Космонавты живут на Земле. Книга 2
Шрифт:
— Что вы, товарищи! Даже Королев решительно возражал, когда его главным конструктором величали. А ведь с ним целая эра нашей космонавтики связана. Так что я прошу...
И надолго перестали называть его главным. Только в последнее время, после того как была создана под его руководством «Заря», поразившая всех, кто сведущ был из научно-технического мира, своей кажущейся простотой, надежностью и прочностью всех систем и убедительной готовностью к дальнему старту, стали твердо звать Тимофея Тимофеевича главным конструктором «Зари», и это прижилось.
По космодрому о Тимофее Тимофеевиче ходили десятки самых разных легенд. Того, кто привык представлять выдающегося ученого и изобретателя тихим, замкнутым, вечно углубленным в себя человеком, Тимофей Тимофеевич определенно бы разочаровал. Не было ни в его внешности, ни в грубоватой манере держаться с людьми ничего такого, что бы обнаруживало в нем большого ученого. Это был прежде всего человек, наделенный огромной подвижностью и энергией, успевающий за день на автомобиле и пешком исколесить большие расстояния, принять у себя в рабочем кабинете десятки людей и в эти
же самые часы, среди хаотического на первый взгляд нагромождения поездок, встреч и разговоров, обдумать вдруг такую конструктивную новинку, что ближайшие его помощники только руками разводили. И мысль, им поданная, сияла, обрастала деталями, будто подвергаясь ювелирной шлифовке, а потом обращалась в новое открытие, удивлявшее всех своей простотой и дерзостью.
Однажды, когда был еще в живых Королев, перед запуском очередной космической станции приехали на космодром два видных профессора. Были они авторами ряда интересных работ по небесной механике, вели кафедры в высших учебных заведениях. На космодром их привело огромнейшее желание побывать на одном из запусков. Вот и были они приглашены в числе консультантов. Королева в кабинете они не обнаружили и пошли разыскивать на территории космодрома. Идут и видят — на дне большого котлована среди прорабов и бетонщиков шумит высокий плотный человек в черной кожанке и забрызганных грязью сапогах.
– Эй, товарищи! — кричат они. — Не скажете ли, где сейчас можно найти Сергея Павловича?
– Не знаю! — не совсем дружелюбно отвечает им человек в кожанке.
Ученые остановились у обреза котлована, продолжая начатый ранее разговор о предстоящем запуске очередной станции. Они шумно гадали, под каким углом будет находиться траектория полета станции к Земле, когда, повинуясь последней ступени ракеты, возьмет курс к другой планете. Дело дошло даже до спора. Тимофей Тимофеевич в эту минуту отчитывал строителей, которые, по его мнению, очень медленно закладывали фундамент для новой лаборатории. Он говорил им какие-то жесткие и не совсем деликатные слова, но одним ухом следил и за разговором ученых, кривя в усмешке губы. А наверху котлована дебаты разгорались:
Позвольте вам заметить, почтеннейший, что не может в ати минуты склонение равняться семидесяти пяти градусам, — шумел один.
– А я утверждаю, может! — упорствовал второй. — Семьдесят пять плюс-минус два градуса.
И когда спор достиг своего апогея, со дна котлована раздался густой басовитый голос:
—Вздор, почтеннейшие. При таком наклонении космическая станция не на планете окажется, а этак тысяч на тридцать километров от нее. Одним словом, черт те куда пройдет!
– Смотрите, какой у нас оппонент появился, — усмехнулся один из спорящих.
– Да-с, оригинал, — подтвердил второй и дребезжащим тенорком крикнул в котлован: — Так, быть может, вы нас осчастливите и скажете, каким должен быть точный угол наклонения?
– Скажу, — прогудел бас, — шестьдесят девять целых и тридцать пять сотых градуса.
– Смотрите! — менее насмешливо воскликнул ученый. — А ведь в этой цифре есть какой-то резон.
– Да, да. Давайте возвратимся в гостиницу и проверим расчеты, — продолжил его коллега.
Ученые удалились, а примерно через час вновь появились у котлована. Рослый человек в кожанке стоял уже на поверхности, по-хозяйски крепко расставив ноги. Казалось, каблуки его забрызганных грязью сапог вросли в землю.
– Товарищ! — закричал издали один из ученых мужей. — А ведь вы совершенно правы, как говорится, и по форме, и по содержанию. Поразительный экспромт. Именно шестьдесят девять целых и тридцать пять сотых. Ни больше, ни меньше!
– Я и сам знаю, что прав, — без улыбки согласился незнакомец.
Ученые удивленно попятились.
– Да, но как вы могли с такой точностью предположить?
– А я и не собирался предполагать, — перебил тот, любуясь их замешательством. — Зачем же предполагать? На предположениях в наш век даже от Земли не оторвешься, а не только не попадешь на выбранную планету. Я точно подсчитал.
—В уме?
—Да. В уме.
Ученые всплеснули руками:
– Удивительно! Простите, вы инженер?
– Да вроде бы, некоторым образом.
– А не будете ли вы столь любезны назвать свою фамилию?
– Отчего же, почтеннейшие, это можно. — И Тимофей Тимофеевич назвался...
Тимофей Тимофеевич всегда был тем интересен, что мыслил зримыми, конкретными образами. Но это не мешало ему заниматься одновременно сложнейшими аналитическими вычислениями. Был он человеком далеко не всегда учтивым, а если сказать точнее, часто крутым и властолюбивым. И когда принимал твердое решение, то никакие авторитеты не могли его уже остановить своим противодействием. Оно только разжигало самолюбие, наполняло одержимым желанием идти наперекор, отстаивая и утверждая собственную точку зрения.
Два последних корабля уходили в космос под руководством Тимофея Тимофеевича. За месяц до первого запуска шло заседание комиссии под председательством конструктора, за которым оставалось решающее слово. На повестке дня всего один вопрос: утверждение состава экипажа. Корабль трехместный, рассчитанный на пилота, ученого и врача. За длинным столом, приставленным к рабочему столу конструктора, как традиционная часть буквы Т, — академики, врачи, инженеры, генералы. Выступает седой генерал с багровым обветренным лицом. Говорит долго и доказательно. По его мнению, в качестве пилота надо послать офицера, ему известного, волевого, образованного технически, физически прекрасно подготовленного. Тимофей Тимофеевич, дремотно полузакрыв глаза, возвышается над своим столом, постукивает о его поверхность тупым концом неочиненного красно-синего карандаша:
—Так, так, весомо аргументируете... весомо.
Потом член-корреспондент Академии наук рекомендует на место ученого своего кандидата в экипаж космического корабля, а заслуженный деятель медицины — своего врача. И снова сонным приглушенным голосом произнес Тимофей Тимофеевич слово «весомо». Долго шло обсуждение, а когда призатихло, Тимофей Тимофеевич громче обычного постучал карандашом о стол, требуя тишины. Сонная дрема немедленно слетела с него, будто ее и не было. Глаза дерзко, вызывающе скользнули по лицам.