Костер
Шрифт:
Весь страх, который отнял у нее движения, был подчинен самому страшному — тому, что она одна. Она сознавала, что должна положиться на одну себя, что все мыслимое и возможное она должна сделать сама. Но она не знала, что надо делать.
Вслед за одним близким взрывом она ждала другого, еще ближе. Эти взрывы доносились со всех сторон, и где-то за взрывами, не прерываясь, ворочался гул земли, доползая под почвой до стен дома, и стены гудели в ответ.
Она не понимала, который был час утра и сколько времени прошло с тех пор, как вылетели из рам стекла. То ей
Вспомнив о часах, она тут же забывала о них. Ей было безразлично, в какое время суток происходит то, что совершается за стенами. У нее было одно, полное грызущей тоски, желание, чтобы это перестало совершаться.
На короткое время остановился грохот взрывов, и только рокотанье гула содрогалось вдали.
Тогда Анна Тихоновна услышала в доме чей-то мужской голос и перекрывающий его вопленный крик хозяйки:
— Немцы! А что из того, немцы? Если твои красные не могут нас защитить, пусть убираются, откуда пришли! И ты тоже, со своей актеркой!
Сразу за этим воплем мужской голос раздался с порога комнаты:
— Ты лежишь! Аночка! Весь город уходит. Скорее!..
Цветухин был без пиджака, кое-как заткнутая под брючный пояс синяя рубашка с одного бока вылезла наружу концом подола. Он дышал ртом, с трудом набирая воздух. Губы его были желты, лоб лоснился от пота, плечи покрывала белая пыль. С первыми своими словами он стал озираться в комнате и, поняв, что случилось, закрыл глаза рукой.
Анна Тихоновна оторвала голову от подушки, хотела что-то выговорить, но голос отказал ей, и, сопротивляясь его бессилию, она поднялась с постели.
— Ты ранена! — вскрикнул опять взглянувший на нее Егор Павлович. — У тебя лицо в крови.
Она дотронулась до щек, посмотрела на пальцы.
— Подушка! Видишь? Кровь! — кричал он, подбегая к Анне Тихоновне.
Но она вдруг с ожившей сосредоточенностью начала водить глазами из угла в угол комнаты, оглядывая пол.
— Ухо! Кровоточит ухо, — в самое лицо ей крикнул он.
Она провела пальцами по раковине уха, увидела на них красные пятна и еще озабоченнее стала исследовать взглядом пол.
— Сумочка… — себе одной отрывисто говорила она.
Голос ее немного окреп. Она постаралась отлепить от уха прилипшие волосы и сказала с недоумением:
— Не больно. Наверно, стекло…
Будто только что обнаружив вплотную к ней стоявшего Цветухина, она увидела его испуганно-большие, незнакомые глаза. Она схватила одеяло, одним рывком закрыла себя всю.
— Киньте мне одеться. Вон там!
Он заглянул, куда она показывала. Под столом валялось спутанным комком белье. Вытаскивая его, он защемил ножкой стула чулок с резинкой, дернул, оторвал, кучей бросил все на постель.
Снаружи донесся взрыв. Еще переваливались в воздухе тяжкие
Егор Павлович низко пригнулся и, ухватившись за стол, не двигался с места, пока наполовину сорванные занавески и абажур раскачивались от пронесшейся мимо взрывной волны. Потом он вскочил и снова голосом, в котором перемешались отчаяние с нетерпением, выкрикнул:
— Ты понимаешь, что надо бежать? Прозеваем все машины. Брось ты чулки! Скорей!
Анна Тихоновна трясущимися руками силилась привязать к поясу обрывок резинки. На его крик она вдруг потребовала, чтоб он отвернулся.
— Бог ты мой! Точно не видал я раздетых женщин! — пораженный досадой, выдохнул Цветухин.
Но он тут же подчинился и с этого мгновенья перестал кричать, а только непрерывно торопил Анну Тихоновну — готова?.. Ну, готова?
Пока он мчался к ней улицами, у него было ощущение той кипучей деятельности мышц, которая была единственно необходимой, чтобы одолевать ужас. Теперь он должен был бездействовать, и каждый миг чудился ему потерянным для самозащиты. Ему казалось спасением, если свою волю к действию он вольет в другого человека и у них будет одна воля. Но оттого что он был вынужден не двигаться и дожидаться, он чувствовал, что Анна Тихоновна завладела им, мешает ему. И он уже молил ее, чтобы она избавила его от мученья стоять и ждать, в то время как целью жизни стало бегство.
— Наконец-то! — вырвалось у него сердито-освобожденно, когда не прошло и минуты и он услышал, что она застучала по полу, всовывая ноги в туфли, и бросилась к гардеробу.
Она сорвала с вешалки первое подвернувшееся платье. Надевая его через голову, она велела Цветухину помочь ей, сказав: «Что ж вы стоите?» — и, вытянув из гардероба рукав другого платья, наскоро обтерла себе лицо. Делая все это, она не переставала взглядами искать сумочку и увидела ее под спинкой опрокинутого стула.
Она успела шагнуть к ней, но из непрестанного гула опять вырвался и с нарастающей стремительностью покатился над домом рев самолетов.
Цветухин обнял Анну Тихоновну, и они прижались к стене. Зажмурившись, она ощущала странную вибрацию тонкой стенной переборки, толчки резко вздрагивающего тела Егора Павловича, и его дрожь передалась ей.
Миг спустя после режущего пролета машин он обеими руками сдавил локоть Анны Тихоновны и с неодолимой силой потянул ее за собой к двери.
Они выбежали на улицу.
Солнце поблекло над городом. Покров кирпичной, известковой пыли лежал на дорогах и домах. Навись этой пыли колыхалась в воздухе, там и тут перемешанная с черными, рыжими дымами или розово окрашенная пожарами. Поглощая сверху всю землю, гул будто исторгался самой землей — ноги слышали ее содроганья.
— Куда мы? — спросила Анна Тихоновна, когда они по засыпанной щебнем и щепой дороге обегали тесовый дом с разинутыми оконными проемами.
— Куда все, — ответил Цветухин.
Он все не выпускал и тянул за собой ее руку.