Костры Фламандии
Шрифт:
– Что? С этой армадой вы хотите пробиться по каналу к самому Дюнкерку?! – вмешался изумленный капитан-командор, усиленно коверкая французский.
– А что, это было бы неплохим началом похода наших волонтеров, – говоря это, Гяур вопросительно взглянул на д’Артаньяна. Даже ему самому эта захватывающая идея все еще казалась безумной, и он искал поддержки.
– Изумительный замысел, полковник! – невозмутимо согласился д’Артаньян. – Правда, мне хотелось бы довести хотя бы сотню ваших степных рыцарей до порта Кале. Да и казаки, надеюсь, не прочь сначала ступить на землю Франции, осушить по бокалу вина, а уж потом отправиться на аудиенцию к богу войны.
– Остановимся на том, лейтенант, что замысел был изумительным, – мягко парировал Гяур. – Только бы с ним согласился полковник Сирко…
– Оказаться на рассвете со всей армадой под стенами Дюнкерка… – почти мечтательно произнес д’Артаньян, явно играя на нервах испанцев. – Нет, господа, – обратился он к дону Эстелло и капитан-командору, – вам этого не понять. Хотя я согласен с вами: лучше бы нам всем оказаться на рассвете под стенами благословенного Нептуном города Кале.
– Возможно, скоро мы все пожалеем об этом.
С других кораблей, сошедшихся в абордажном бою, все еще доносились крики и пальба. Но флагманский сторожевик уже полностью находился в руках казаков. Только последний его защитник, матрос, оказавшийся в момент боя в марсовой бочке, все еще не желал сдаваться, упорно отбиваясь саблей от наседавшего французского моряка. Он все еще сражался за свой корабль, в то время как остальные моряки и казаки, сгрудившись на палубе и затаив дыхание, следили за разыгравшимся на высокой расшатывающейся мачте поединком, словно за смертельным номером бродячих циркачей.
Лес подступал почти к самой стене. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев и стекали на землю, образуя золотистые, причудливейшей формы озерца. Это, расцвеченное всеми красками дня, предлесье казалось настолько мирным, что можно было лишь удивляться: кому и с какой стати пришло в голову возводить здесь крепостные стены?
– Что же это за дело такое, господин полковник? – заинтригованно поинтересовался поручик, видя, что Хмельницкий не торопится посвящать его в королевские тайны. – Хотя бы намекните. Уж молчать-то я умею.
– Но ведь вы – офицер, господин Ковальчик, да к тому же, как я понял, человек довольно мудрый – не сочтите за лесть. Вот и подумайте, какие замыслы во имя отчизны может вынашивать сейчас король? Вспомните, с какой великой идеей обратился он недавно к сейму. Но тот же господин коронный гетман, по чьему приказу вас послали сюда…
– Ну, почему же?.. – пробовал было возразить Ковальчик. – Он, очевидно, выполнял…
– Не спорьте, поручик, я уже сказал: к вашей охоте за мной ни король, ни королева не имеют никакого отношения. Да и сам коронный гетман введен в заблуждение чьим-то подлым доносом.
– Доносами у нас разить умеют, – охотно согласился Ковальчик.
– Но о доносчиках потом. Пока что подумайте, что я имел в виду, говоря о замыслах его величества.
Поручик все еще помнил, какого высокого мнения был о его уме полковник Хмельницкий. И ему не хотелось, чтобы это мнение изменилось. Несколько минут он напряженно думал, все яснее осознавая, что представления не имеет, о чем может идти речь. Но когда уже совершенно отчаялся разгадать эту слишком сложную, прямо-таки королевскую, загадку, вдруг вспомнил… Недавно командир полка Ржевусский, имевший давние счеты с турками, основательно разорившими одно из его сел, возмущался на офицерской вечеринке действиями некоторых сенаторов, совершенно забывших о бедах и лишениях, которые уже несколько веков приносят османы на Польскую землю.
– Стоило только королю, помня о своем долге защитника отечества, затеять святое дело – поднять Польшу, Литву и казачество против Стамбула, – сетовал Ржевусский, – как эти сенаторы вдруг резко воспротивились походу. Они, видите ли, считают, что Польша не должна воевать с Высокой Портой. Но как же ей тогда защищать свои земли и своих подданных?
– С кем ей воевать, если не с турками?! – возмущенно вопрошал командир полка. – Послушать Адама Киселя и других сенаторов, так получается, что Речь Посполитая вообще ни с кем не должна воевать! Но так не может, не должно быть. Что это за страна, которая, если пока еще не воюет, то хотя бы не готовится к большой войне?!
– Уж не велено ли было вам, полковник Хмельницкий, вести с французами переговоры об их помощи короне, а следовательно, и казакам, в войне против Османской империи? – наконец спросил поручик.
– Я не сомневался, что вы – храбрый воин. Теперь не сомневаюсь и в том, что вы – прекрасный дипломат.
Это, конечно же, было неправдой, никаких официальных переговоров от имени короля, касающихся войны с Турцией, он не вел. Хотя в беседах с принцем де Конде речь заходила и об этом. Но пусть ему зачтется, что поручик сам породил эту неправду. И поскольку он все же породил ее, прикинув, что переговоры должны были касаться самой кровоточащей раны Польши, генеральный писарь не мог не посмотреть на Ковальчика с искренним уважением.
– Впрочем, как вы понимаете, такие переговоры, скорее даже не переговоры, а всего лишь выяснение взглядов главнокомандующего французскими войсками и первого министра Франции по этому вопросу должно было вестись совершенно секретно.
– Только так, господин полковник, только так, – охотно поддержал его мысль Ковальчик.
– Вот вам и разгадка того, как появился ложный слух о моей измене! – дружески похлопал его по плечу полковник. – «Вел Хмельницкий какие-то тайные переговоры с французами?» – задавался вопросом коронный гетман. – Шпионы доносят, что вел. О чем же договаривались казачий полковник и принц де Конде? Этого никто толком не знает. А если все покрыто тайной, значит, задумано что-то против Речи Посполитой. А коль так, находят старого рубаку Ковальчика и натравливают против такого же простого рубаки Хмельницкого: дескать, сразитесь, кто кого…
– В том-то и дело, что, кто кого… – проворчал поручик. А затем, сокрушенно повздыхав, все же мечтательно произнес: – Все-таки было бы хорошо, если бы поручик Кржижевский появился в имении отца как можно скорее да прояснил, что же там, при дворе короля, происходит.
Последние проблески заката угасли, и море постепенно успокаивалось, сливая черноту своих горизонтов с булатной синевой вечернего неба.
Еще только зарождавшийся полукруг месяца, возникший прямо по курсу «Женевьевы», казался бледным отражением охлажденного солнца. Всматриваясь в него, полковник Сирко на какое-то время забыл, что стоит на палубе корабля, и черная рябь моря по обе стороны лунной дорожки вдруг предстала перед ним вспаханными, разделенными белесой межой степными нивами.