Костры Фламандии
Шрифт:
– А корабли, оказавшиеся на мели с несколькими сотнями казаков и лошадьми на борту?
– В любом случае пройти к берегу мы не сможем. Дон Эстелло, очевидно, говорил правду. В конце концов, все мы окажемся на мели!
– На мели – еще не значит на дне, – резко ответил Сирко. – Умирать – так в бою. Командуйте, капитан. Только негромко. Убрать паруса. Поднять на марсе три факела.
– Три факела? – переспросил Гяур. – Которые означают «высадка»?
– Поняв, что приказано высаживаться, каждый капитан подведет судно как можно ближе к берегу и начнет действовать. Рулевой, веди судно к берегу!
– Но вода в этих широтах, да к тому же ночью, довольно холодная, – предупредил Констанэ.
– Это лишь подбодрит казаков.
После отъезда драгунов Хмельницкий и граф снова выслушали ротмистра. Причем полковник согласился на это скорее из уважения к человеку, пытающемуся во что бы то ни стало помочь ему.
Теперь перед ними был другой гонец, другой ротмистр, с первых слов которого стало ясно, что, к величайшему огорчению отставного майора, пока что поручик Кржижевский не смог добиться ни грамоты королевы, ни беседы короля с канцлером и коронным гетманом, ни публичного опровержения слухов о предательстве и сговоре Хмельницкого.
Как все это было похоже на Владислава IV: в самый ответственный момент уехать в Краков, не приняв полковника, которого сам благословил на переговоры с французским двором, не оградив его от клеветы! Уехать, чтобы уединиться в своем любимом рыцарском зале, среди доспехов, статуй и портретов великих предшественников. «Великий среди великих, прославленный среди прославленных».
– Хотите, я сам буду сопровождать вас до Львова, подтверждая, что король сумел поставить ваших врагов на место? – пытался хоть как-то сгладить впечатление от своего рассказа ротмистр.
– Не нужно, – вежливо, с чувством признательности остановил его Хмельницкий – Достаточно того, что нам с вами приходится искупать королевские долги и грехи на поле брани. Возвращайтесь в Краков. Кланяйтесь поручику Кржижевскому. После полуночи мы уедем в сторону Львова и к рассвету уже будем далеко отсюда.
– Но почему после полуночи? Может, лучше, чтобы все видели: Хмельницкий уезжает днем, – попробовал изменить ситуацию граф.
– После полуночи. И как можно незаметнее, – твердо настоял на своем Хмельницкий. – Мы еще подумаем, как это сделать.
Ночью, тепло попрощавшись с хозяином имения и ротмистром, решившим еще сутки отоспаться, казаки вывели коней не через главные ворота, а через потайную калитку у башни, от которой начиналась поросшая травой и густо усыпанная камнями тропинка, пробивающаяся через терновник к оврагу, а оттуда – к лесу.
Провожавший их надворный казак старательно объяснил, как попасть к просеке, благодаря которой они выйдут к дороге, ведущей ко Львову. Однако, достигнув этой дороги, Хмельницкий молча пересек ее и, лишь проскакав еще почти целую милю, сообщил казакам:
– На Львов мы, конечно же, не пойдем. Нельзя нам туда. Теперь уже нельзя.
– А они пусть перехватывают нас на окраинах Львова, – поняли его замысел казаки.
– И неминуемо попытаются перехватить. Мы же откликнемся из Сечи, – задумчиво молвил Хмельницкий. – На всю Речь Посполитую… откликнемся.
Нет, в порту, в предместье, в цитадели отчаянный крик дона Эстелло не расслышали. Да и особого повода для волнений у испанцев не было. Французы отступили от города на несколько десятков миль. Только вчера в крепость прибыли еще две роты испанских солдат, усиливших гарнизоны. А целая эскадра кораблей привезла из Испании вино и продовольствие, хотя город и так особого голода пока что не ощущал. Поэтому, несмотря на позднюю ночь, Дюнкерк, как и все его собратья на берегах морей и океанов, продолжал жить беззаботной жизнью портового города.
Что, собственно, произошло? Какой-то, только что прибывший на корабле идальго от избытка чувств закричал: «Вива, Испания!»? Так разве кого-то этим удивишь? Он мог еще и выстрелить. И даже «отсалютовать» из пушки. Чтобы не только в городе, но и там, далеко, в лагере французов, узнали, что он, великий воитель Испании, прибыл в Дюнкерк, который отныне и навсегда останется испанским.
Тем временем «казачьи» корабли стремительно приближались к береговой отмели. Еще несколько минут – и на воду легли первые плоты и связки бочек, опущены были трапы. Стараясь не шуметь, казаки силой сводили боевых коней на мелководье и кто верхом, кто вплавь добирались до берега.
– Теперь по три факела подняты на всех судах! – сообщает Констанэ, все это время внимательно следивший за ситуацией в заливе. – Смотрите: в гавань вошел последний корабль! Значит, все идет, как задумано. Вы останетесь на борту, капитан. Как только поймете, что штурм не удался – огонь по крепости. Главное, побольше пальбы. На сонных это действует отрезвляюще.
– Будет выполнено, господин полковник.
Первые плоты уже достигли берега. Казаки без крика и выстрелов высаживались на сушу и небольшими группами расходились в разные стороны. Многие из них сразу же присоединились к Гяуру, назначившему пункт сбора на возвышенности, у старого полуразрушенного маяка.
Собрав большую группу казаков, высадившихся со штурмовыми лестницами, князь повел их туда, где возвышались черные башни крепости. К ним же, только чуть позже, очистив от врага улицы предместий, должны были подойти и остальные казаки.
Вскоре появились первые всадники. Среди них оказался и Сирко. Кто-то из казаков милостиво уступил своего коня Гяуру, решив, что добудет себе другого, в бою.
– Займись воротами, князь. Главное сейчас – ворота, – негромко наставлял молодого полковника Сирко. – Я же со своим отрядом пойду на штурм стены вон у той угловой башни.
– Похоже, что в крепости еще ни о чем не подозревают, – заметил Гяур.
– Очевидно, часовые решили, что высаживается новое подкрепление. Не зря же в заливе появилось столько кораблей.
Однако не успел Гяур с сопровождавшими его всадниками проехать и двух кварталов, как из переулка навстречу им появился конный патруль испанцев.
Офицер что-то крикнул. Гяур не понял, что именно, однако решил, что офицер спрашивает, кто они такие, и сразу же ответил:
– Украинские казаки!