Костры Фламандии
Шрифт:
«Не стану, не стану», – мысленно убеждала Диана уже саму себя. И все же, когда костлявая, синеватая рука старца приблизилась к ее колену, Диана сжалась, словно в предчувствии страшного удара и, закрыв глаза, еле удержалась от крика ужаса, ощутив, как нечто дрожащее и холодное медленно поползло под ее платьем.
– Не увлекайтесь, рыцарь де Бельфор, не увлекайтесь, – нашла в себе девушка мужество кокетливо улыбнуться. Однако зубы ее стучали так, будто она полураздетой оказалась посреди заснеженного поля. – Подумайте же обо мне!
Уловив тот миг, когда старик заколебался, Диана как можно вежливее извлекла его руку из-под платья, вставила в нее бокал и чокнулась с ним.
– Я навещу вас еще и завтра, если вы не против. А пока – к делу. Мой отец почти всю жизнь пытал себя одной странной загадкой. Или легендой – как вам будет угодно. Он знал, что перед казнью, с помощью одного из подкупленных охранников, Великий магистр Жак де Моле… Вас не пугает, что я опять возвращаюсь к делам ордена?
– Я нахожусь в таком возрасте, когда меня уже ничто не пугает.
– Ответ, достойный рыцаря де Бельфора. Так вот, Великий магистр де Моле сумел передать записку юному графу Гишару де Боже…
– Не исключено, не исключено, – задумчиво и как-то отрешенно произнес граф.
– В ней магистр сообщал юноше, что сокровища ордена спрятаны в могиле его дяди, Великого магистра Гийома де Боже, расположенной, как известно, в самом замке Тампль.
– Каким же образом вы узнали об этой записке? – старик сделал несколько больших глотков вина, поставил бокал на стол и вновь уставился на графиню. – Кто сообщил вам о ней?
– Я ведь уже сказала, что о записке знал мой отец, который, в свою очередь, услышал о ней от деда. И вообще, разве это имеет какое-то значение?
– Когда речь идет об ордене тамплиеров, об этом проклятии моего рода, имеет значение все, решительно все, – вполголоса проговорил старик, оглядываясь на дверь. И Диана могла поклясться, что сделал он это в испуге.
– Не кажется ли вам, что вы слишком взволнованы, рыцарь де Бельфор?
– К большим сокровищам, моя юная, всегда тянется один след – кровавый. И дорогу к ним устилают трупами. Поэтому мой вам совет, дитя мое: держитесь подальше от них. Во имя собственного спасения, подальше…
– Неожиданный совет.
– Почему вы считаете его неожиданным? – все еще с тревогой в глазах поинтересовался де Бельфор.
– Вам ли, в вашем возрасте, предаваться такому испугу, какой вы только выразили?
– Не стоит топтаться по моему самолюбию, графиня, – попытался граф придать своему лицу выражение некоей суровости.
– Прошу прощения, граф, но вы сами принудили меня к этому.
– Самое большое сокровище – ваша молодость, графиня. Так возрадуйтесь же ему!
– О молодости мы еще поговорим. Тем более что, как мне кажется, я уже и так слишком нарадовалась ей, – сухо ответила графиня, с демонстративной брезгливостью отодвигая свое кресло подальше от владельца усадьбы. – От вас же, доблестный рыцарь де Бельфор, требуется только одно: рассказать все, что вам известно о действиях Гишара де Боже, после того как он получил записку.
– Но о каких именно действиях идет речь?
– О тех, что связаны с судьбой сокровищ ордена.
– Разве такие действия были?
– Напрягитесь, рыцарь, напрягитесь. Он тайно проник в замок Тампль? Тайно вскрыл склеп, в котором покоился прах Великого магистра? Должен же он был хоть что-то предпринять, имея в руках такое письмо?
Едва Архангел произнес свою покаянную речь, как в коридоре сначала послышался топот ног, а затем у самой двери прозвучал голос сотника Гурана:
– Где тут проживает майор Корецкий?! Хотим видеть Корецкого!
– С чего это они? – побледнел советник. – Чего они… требуют? – шепотом спросил он, пятясь к окну.
– Как же? Казаки пришли, – сказал и попятился в сторону от двери, поближе к окну, Архангел.
– Сам знаю, что казаки, – выхватил Корецкий пистолет и, наведя его на дверь, спрятался за портьеру.
– Вас спрашивают.
– Слышу, что спрашивают, – прошипел Корецкий. – Но как бы это не закончилось веткой с подвязанной петлей.
– Не должно, – дрожащим голосом заверил его Архангел. Он хотел добавить еще что-то, чтобы окончательно успокоить Корецкого, но в это время дверь распахнулась настежь и в проем ее еле втиснулась огромная фигура Гурана.
– Пан Корецкий… Ясновельможный, – усиленно изображал сотник человека, который только что примчался к заезжему двору и взбежал по лестнице. – Казаки просят вас к себе. На площадь.
– На какую площадь? – пистолет Корецкий опустил, но рука его мелко, предательски дрожала.
– На центральную, перед ратушей, ясновельможный.
– Да что там у вас случилось? Можешь ты толком объяснить, зачем я понадобился казакам?
– Горе, господин майор, горе. Полковник Сирко, ясновельможный… Убит. Говорят, пальнул какой-то испанский офицер, не пожелавший сложить оружие и сдаться. Казаки хотят избрать нового наказного атамана.
– Как, убили Сирко?! Боже, какой был атаман! Какой храбрый казарлюга. Жаль, очень жаль. Ну да земля ему… Пальнул, говоришь, испанский офицер? – спросил майор, осуждающе глядя при этом на Архангела, мол, «что ж ты меня подозрениями пугаешь?».
– Испанец какой-то, кто же еще мог решиться на такое злодеяние?!
– А казаки сразу же, не медля, решили избирать нового атамана?
– Как же войску казачьему без атамана, да к тому же на чужой земле?
Только теперь Корецкий наконец поверил, что все складывается как нельзя лучше. Только теперь предчувствие отступило, очистило его душу, избавив от липкого, всепоглощающего страха.
– Но ведь у вас остался Гяур. Полковник. Правда, рода он не казачьего… – прошелся Корецкий по комнате.