Костры Фламандии
Шрифт:
– Что же ты не предупредил меня? – нахмурился Сирко. – Ты ведь, собачий сын, знал об этих «монастырских гвардейцах». Заранее все знал.
– Иначе зачем бы я тебе нужен был? Еще четверо монахов расставлены по всему пути до особняка господина де Жерона. Но те не покажутся. Они в гражданских одеждах и обязаны быть невидимыми и для нас, и для тех, от кого уберегают.
Сирко не выдержал и рассмеялся. Урбач тоже улыбнулся, считая, что все вопросы полковника исчерпаны. К тому времени вернулся Гуран, который все-таки попытался поговорить с монахами.
– Разве ж их поймешь?! – проворчал он. – Молчат, смотрят, как юродивые на блаженного. Я, правда, и языка их не понимаю. Но ведь молчат же.
– Может, это и к лучшему, – помиловал их полковник, пришпоривая своего коня. Он любил молчаливых – что правда, то правда. – Наверное, у них как раз время задушевной молитвы. Что тебе удалось узнать об этих воинах, сотник Урбач?
Увидев, что казаки продолжили свой путь, меченосцы авангарда тотчас же исчезли за поворотом.
– Более надежной охраны нам не сыскать, – ответил сотник. – Они прекрасно ориентируются в этом городе. Многих знают в лицо…
– Меня интересует не это, – прервал его полковник.
– Больше пока ничего. Допрашивать красавицу Камелию не хотелось, решил, что вам сподручнее будет сделать это самому.
– Ты что, хочешь сказать, что это Камелия наняла целую монашескую рать и приставила ко мне? Она кто, Великий магистр ордена меченосцев или как их там?
Они достигли поворота и успели заметить, как монахи исчезли за следующим изгибом улицы, за которым, после небольшого парка с прудом посредине, начиналась усадьба доктора де Жерона.
– Камелия всего лишь красивая фламандка. Среди многих, таких же красивых, выделяется тем, что владеет польским. Потому и выбор пал на нее. Однако опасаться Камелии нечего. Она и есть ваш ангел-хранитель.
– Она? Да нет же. За ней кто-то стоит. Знать бы, кто именно.
– Стоит, конечно. Но ангел-то все же она. Будь это иначе, давно убрал бы эту девицу, да так, что сам Господь Бог не сумел бы сыскать не только тела ее, но и души.
Сирко промолчал. Он вспомнил лицо, высокую грудь своей прекрасной фламандки и взглянул на Урбача почти с ненавистью. Полковник вдруг понял, что если бы этот не знающий жалости коварный человек действительно причинил Камелии хоть какое-то зло, он бы ему этого не простил. Не простил даже в том случае, когда бы сотник сумел доказать, что девушка подослана, чтобы убить его.
Мало того, страшные слова Урбача вдруг породили у Сирко опасение, что с Камелией действительно что-то приключилось. И он ускорил шаг коня. Ему нужно было побыстрее попасть в дом де Жерона, дабы убедиться, что фламандка там, она жива и он снова сможет услышать ее бархатно-гортанный голос.
– Эй, постой, а от кого ты узнал о самой фламандке? – вдруг недоверчиво покосился он на сотника. – Откуда тебе стало известно о ней?
– Неужели, полковник, ты думаешь, что все то время, которое провожу вне твоих глаз, я просиживаю в винных погребах?
– Тогда что еще можешь поведать об этой красавице? Ну, не юли, не юли!
– Я уже сказал: пока ничего. Кроме того, что уверен: скоро у тебя появится тот, кто подослал ее. Или один из тех. И тогда мы наконец узнаем, почему вдруг такая истинно монашеская опека. Хотя, конечно, кое о чем я уже догадываюсь. Но это только догадки. Потерпим до завтрашнего дня. Теперь, когда Корецкий и Архангел ждут казни, терпеть будет легче.
– Но признайся, что их-то ты прозевал, – с непонятным ему самому злорадством проговорил Сирко. – Допустил, чтобы пальнули.
– Если не считать того, что я устроился на первом этаже той же гостиницы, в которой остановился Корецкий. Просто не думал, что он так поторопится. А не думал, потому что не знал о грамоте, в которой говорилось о полковничьем чине.
– Слава богу, и ты не все знаешь, – со странным облегчением произнес Сирко, остановившись у ворот усадьбы де Жерона. Куда девались монахи, ехавшие впереди них, он так и не понял.
– Да это и невозможно, – миролюбиво рассмеялся Урбач. – Но как только мне удастся рассадить по Варшаве да Кракову своих людишек…
Еще раз старательно вытерев лицо, Гяур несколько мгновений вопросительно смотрел на слугу, который объявил о приезде графини де Ляфер, словно ждал его совета.
– Ладно, Симон, спускайтесь, я сейчас, – ударил он кулаком о кулак и, отвернувшись к окну, еще несколько секунд задумчиво осматривал пейзаж, очень напоминавший картину талантливого пейзажиста, некстати упрятанную под стекло.
Слуга терпеливо ждал. Весь его опыт подсказывал, что уходить по первому приказанию не стоит. То, что надлежало сказать в подобных случаях, полковник еще не сказал.
– Почему вы тянете? Спускайтесь и объявите графине, что выйду через несколько минут.
– Заметив при этом, что вы счастливы видеть графиню с супругом.
– Вот именно, сгораю от счастья. Особенно по поводу того, что графиня прибыла с супругом.
– Кстати, дуэли в нашем замке не приняты, – поспешил упредить его эмоции слуга. – Граф де Борнасье решительно выступает против каких-либо ссор, не говоря уже о кровавых рыцарских игрищах.
– Для дуэлей здесь хватает испанцев. Да, ты так и не сказал, кто ее муж. Как его зовут?
– Простите, не имею чести.
– Впрочем, это уж не важно. Ну, идите-идите, приглашайте. «Графиня де Ляфер с супругом»! – возмутился Гяур, провожая взглядом медленно уходящего слугу. – «С супругом», черт возьми! Бред какой-то!
И все же старательно отутюженный мундир полковника польской армии надевал с такой поспешностью, словно там, внизу, его ждала не прибывшая из Парижа светская пара, а готовый ринуться в атаку кавалерийский полк.
«Графиня де Ляфер! Господи, как ты успел привыкнуть к этому имени. К тому, что где-то в мире есть женщина, не похожая ни на какую другую. Да, конечно, она, эта «прирожденная заговорщица», не ангел. Но ведь и любишь ты ее, насколько мне помнится, не за ангельскую чистоту…»