Костры из лаванды и лжи
Шрифт:
Он замолчал.
– Мне тоже жаль, – тихо отозвалась Женя.
– Поправляйся.
Фабрис кивнул не то ей, не то сам себе и вышел за дверь. И сразу так погано стало у Жени на душе, будто это она во всём виновата.
«Это же просто стечение обстоятельств. Всё навалилось, наслоилось одно на другое. Сначала Элен, потом Моник… Интересно, а ведьминские знаки над моей дверью кто из них нарисовал? Хотя, не важно уже. А мсье де Гиз… Я должна хоть как-то объясниться перед ним, он всегда был
Женя сунула ноги в больничные тапки и, накинув на плечи халат, что висел на спинке кровати, выскочила в коридор.
Больница Экс-ан-Прованса значительно отличалась от Пятой Самарской инфекционной, где Женя однажды навещала дядю Костю, слёгшего с острой фолликулярной ангиной. Не было той давящей тоскливой атмосферы, порождаемой то ли унылым голубым цветом крашеных стен, то ли не менее унылыми выражениями лиц медперсонала. Здесь высокие окна радовали глаз уже привычной расстекловкой «в клеточку», вдоль всего коридора висели позитивные воздушные пейзажи, а на подоконниках цвели многочисленные орхидеи.
«Не больница, а оранжерея!»
За пределами палаты оказалось довольно оживлённо: сотрудники отличались от пациентов не только серо-синей униформой, но и торопливой походкой, из-за чего казалось, что врачи постоянно куда-то опаздывают. Больные же, напротив, медленно прогуливались вдоль стены или замирали у окон, любуясь цветами и ведя неспешные беседы друг с другом.
Женя отыскала глазами широкую спину Фабриса в конце коридора и поспешила к нему.
– Мсье де…
«…Гиз» – закончила она про себя, уставившись на ещё одну спину. Широкий разворот его плеч обтягивал больничный халат, такой же, как и у неё.
Смутное воспоминание всколыхнулось в сознании. Женя будто наяву вновь ощутила как её, обмякшую и безвольную, он поднимает на руки и куда-то несёт. Вокруг всё затянуто дымом и едким, удушливым запахом. С громким хлопком взрывается очередная банка…
«Почему он тоже в больнице? Он что, пострадал при пожаре?!»
Женя замедлилась и наконец остановилась, не дойдя несколько шагов до коллег.
– Эдуар? – позвала она неуверенно, забыв, что планировала поговорить с начальником о сатанистах. Моник стояла напротив мсье Роше, лицом к Жене, и, конечно, сразу заметила её приближение. Её взгляд наполнился тревогой, но француженка быстро совладала с собой. Она стрельнула глазами в Эдуара, словно проверяя его реакцию, а затем вновь посмотрела на Женю и выдавила неуверенную улыбку:
– Эжени, тебе лучше?
– Да, – кивнула она, снова упёршись взглядом между лопаток Эдуара, так и не повернувшегося к ней.
Теперь она остро ощущала исходившее от него недовольство.
– Может стоит вернуться в палату? – предложил ей мсье де Гиз.
– К тебе скоро зайдёт доктор для осмотра. Эжени, не стоит заставлять врачей бегать за тобой по всей больнице. – поддержала Фабриса Моник. И с нажимом добавила: – Иди в палату.
Не успела Женя что-либо ответить, как Эдуар в два шага достиг ближайшей двери и скрылся за ней, плотно затворив. Не хлопнул об косяк, а закрыл аккуратно и бесшумно. Но Женя каким-то образом почувствовала его кипящую злость.
«Вот и всё…» – промелькнуло у неё в голове.
Зябко обхватив себя руками, Женя побрела в палату, не не успела войти, как её окликнули:
– Эжени Арно? – голос был жёсткий, твёрдый. Да и вопрос был задан так, словно вопрошающий был уверен, что перед ним та, кто ему нужна.
– Это я, – вяло кивнула она мужчине невысокого роста.
Наверное, он был даже ниже неё. Впрочем, это отлично компенсировалось шириной плеч. Крепко сбитый, плотный – на нём даже форменная рубашка голубого тона с нашивками сидела внатяг, обрисовывая рельеф грудных мышц.
– Энзо Салазар. Национальная полиция Франции, – отчеканил он. – Мадам Арно, разрешите задать вам несколько вопросов?
«А можно не разрешать?»
Женя присела на край своей койки, безвольно опустив ладони на колени. Внутренние противоречия достигли апогея ещё там, в коридоре, вместе с закрывшейся вслед за Эдуаром дверью. Он сделал выбор, остаётся лишь пожелать ему счастья… С ней, с Моник.
Промозглая стужа душила изнутри, и больше всего сейчас хотелось забиться в угол кровати, отвернуться к стене, укрыться больничной простынёй с головой и забыться в мире снов, пусть и страшных, жутких. Она была бы даже рада вновь оказаться на плоту посередине чёрной реки, с улыбкой разжала бы пальцы и соскользнула в объятия голодной тьмы, тихой и пустой.
На вопросы полицейского Женя отвечала отрепетированными фразами, как они и условились с Моник: да, ходили в башню; подозревали, что в отеле орудуют сатанисты; свечи уже были зажжены, когда они вошли; кот опрокинул банку…
Полицейский ничего не комментировал, лишь иногда задавал уточняющие вопросы да порой хмыкал себе под нос, записывая показания. Неизвестно сколько бы ещё он её мучил расспросами, если бы на пороге палаты не появился доктор.
Этот мужчина, в противовес мсье Салазару, был довольно высок и субтилен. В длинных, больше подходящих пианисту пальцах он сжимал планшет с записями.
– Простите, что прерываю вашу беседу, – произнёс он без малейшего сожаления в голосе. – Но пациентке требуется отдых.