Кот в малиновом тумане
Шрифт:
Мэтт все так же сидел на своем ободранном диване и смотрел в пол, по которому она ползала, собирая книги.
Темпл воздвигла стопку из книг высотой по колено, но, поскольку их все равно некуда было поставить, это выглядело бесполезным.
— У тебя так мало вещей, зачем кому-то… Разве что…
Мэтт ее вряд ли слышал. Она обернулась к нему во внезапном озарении, как пишут в старых романах:
— Разве что… Мэтт! Моя квартира как раз над твоей!
Он поднял на нее безжизненный взгляд карих глаз.
— Ты что, не понимаешь? Это, возможно, ошибка! Кто-то, должно быть, искал мою квартиру! Меня. Наверное, это те двое, которые избили меня тогда… Ну, конечно. Тогда все правильно. Никто за тобой не охотится, никому это не нужно. Это все я! Они, наверное, все еще ищут Макса. И пришли в ярость, не застав меня дома. Или хотели меня напугать. О, Боже!.. А я сидела внизу с Луи, смотрела детектив…
Она прихлопнула рот ладонью, не желая выпускать наружу еще более пугающие предположения.
Мэтт выпрямился, впервые хоть как-то отреагировав на ее слова. Он опять помотал головой и сказал:
— Нет.
Его голос был таким хриплым, точно его душили. В какой-то момент Темпл с ужасом подумала, что он, возможно, застал преступников в своей квартире, и они ему что-то сделали.
Она обшарила его глазами, страшно встревоженная.
— Мэтт! С тобой все в порядке?
— Нет.
Его голос стал тверже, но как будто сделался еще более хриплым.
Темпл заморгала.
— «Нет» — те, кто вломились к тебе, охотились не за мной, или «нет» — с тобой не все в порядке?
Он встал.
— Нет, Темпл, никто за тобой не охотится. Я не могу позволить тебе так думать. Нет, дело совсем не в тебе.
Он распростер руки, как бы охватывая весь разгром:
— Это все я! И только я! Я один. Я, я, я… Mea culpa, mea maxima culpa [59] .
Она вздрогнула от неожиданной ярости в его голосе, обескураженная и почти окаменевшая. Что она такого сказала? Что сделала не так?
Мэтт еще шире развел руками, и она заметила, что костяшки на его пальцах сбиты до крови, как будто он стучал, стучал, стучал в райские двери — а они были тяжелы и прочны, гораздо толще и прочнее дверей в «Серкл Ритц». «Knock, knock, knocking at Heaven’s door…» [60]
59
Mea culpa, mea maxima culpa (лат.) — «Моя вина, моя величайшая вина», — формула покаяния католиков с XI века.
60
«Knock, knock, knocking at Heaven’s door…» — строчка из песни Боба Дилана.
— Ты можешь не смотреть по сторонам в поисках преступника. Он перед тобой. Это сделал я.
— Ты?! — она снова оглянулась на царящий в комнате разгром. — Но что произошло?
Он посмотрел ей прямо в лицо. Что он там видел — ее непонимание? Может быть, ее разочарование?
Он снова опустился на подлокотник, спрятав кисти рук между колен и уперев глаза в пол, по-прежнему усыпанный книгами.
— Сегодня умер один человек.
Ох. Смерть — это не всегда головоломка, детектив, загадочное событие, которое случается с кем-то незнакомым, типа неопознанной жертвы убийства. Иногда смерть подбирается вплотную и бьет, точно молния, по жизням близких людей… Но кто? Его мать? Тогда откуда такая ярость?
— Я очень сочувствую, Мэтт…
— Не сочувствуй, не надо. Это не был… близкий мне человек.
— Но…
Он поднял голову и усмехнулся:
— Ты выглядишь, как маленький фокстерьер. У меня в детстве был такой. Постоянно чесался. А когда не чесался, вертел головой и так удивленно таращился… Бог свидетель, у него были на это причины.
— Я… пытаюсь понять.
— Ты не сможешь понять. Я вот не понимаю. — Мэтт поднял голову к лампе, как будто смотрел на солнце. — Ирония — не тот случай, который предполагает легкий ответ.
— Ты можешь мне сказать, кто умер?
Он продолжал смотреть на белый плафон, как будто изучал НЛО, приклеенное к потолку.
— Один человек. Мой отчим.
Ох.
— Получается, ты его все-таки нашел…
— Но не живым! Он просто умер, Темпл. Сейчас. Сегодня. Как раз когда я почти уже нашел его! — правая рука Мэтта сжалась в кулак.
— И ты никогда не сможешь столкнуться с ним лицом к лицу…
— Однажды я уже столкнулся. Давно.
— И…
— Он ушел. А я остался.
— Так ты выиграл.
Он покачал головой.
— Это он выиграл. Он всегда выигрывал и оставался тем же, кем был. И сейчас он опять выиграл. Сбежал.
— Сбежал от чего?
— От меня.
«От меня», — эхом отдалось в голове Темпл.
— Ты теперь знаешь, зачем так хотел его найти?
Он кивнул.
— Но теперь уже поздно.
— Так скажи мне, зачем?
Мэтт окинул взглядом разбросанные книги.
— Чтобы избить до полусмерти. Если бы я мог, я бы вытащил его из гроба и избивал бы, пока бы его не зарыли.
Такая невероятная злоба и ярость в спокойном и вежливом Мэтте Девайне ударили Темпл, точно кулак в живот. А она на собственном опыте знала, что такое удар кулаком в живот.
— Почему? — прошептала она, чувствуя себя и вправду глупой собачонкой; глупой, бессловесной, и, вдобавок, слепой, как летучая мышь. — Откуда такая злость?..
— Я не знал, что она такая. Я прятал ее под спудом, под лицемерными тайнами бесконечных исповедей и покаяний, даже под ханжеской пошлостью психотерапии… Я забрался на этакое рациональное плато и не видел, как к моим ступням подбирается кипящая лава похороненной подо всем этим злости. Не видел. Пока он не сдох.
— Но почему? Почему это все, зачем?..
Мэтт потер лицо, как боксер в нокдауне, поднимающийся на ноги, чтобы продолжать схватку.
— Он нас избивал, когда мы не могли дать ему сдачи. Я раньше думал, что хочу понять, почему он это делал, хочу услышать его объяснения, его историю… Но на самом деле я хотел закончить свою собственную историю, дописать ее до точки. Я хотел вышибить ему мозги, а он сбежал. Одурачил меня. Удрал в могилу.
Темпл села на пол, как ребенок, слушающий страшную сказку. Все, что она могла — это задавать свои наивные вопросы и надеяться, что его ответы помогут ему разобраться в самом себе. Как можно понять другого человека? Только слушать и не пытаться судить. Темпл подозревала, что отчим Мэтта никогда не был способен кого-то понять, и, соответственно, никогда не мог быть понят. Но теперь Мэтт потерял даже шанс проиграть.