Котовский
Шрифт:
Неужели и ему, Котовскому, суждено стать панским приспешником? Он не раз слышал от отца: «Будь беден, да честен». С юношеских лет в нем бродила ненависть к богачам и жажда справедливости. Григорий мог стать рачительным управляющим, войти в доверие к помещику, жить в довольстве. Но он пренебрег этим.
Всем сердцем был он на стороне бедняков и угнетенных.
«…И здесь с ужасающей ясностью сталкиваюсь с огромной нищетой того, кто создает все богатства помещику, с беспросветной жизнью батрака, с его 20-часовым рабочим днем; я сталкиваюсь с батраком, у которого нет во всей его тяжелой, кошмарной жизни ни одной светлой, человеческой минуты —
Он служил помещику, но к людям, работавшим на помещика, относился тепло и по-человечески, всячески старался облегчить их участь. С молдаванами разговаривал он по-молдавски, подробно расспрашивал их, из каких они сел, об их семьях…
Недаром Котовский был под подозрением у помещика. Слишком открытый, смелый и даже вызывающий у него взгляд. Скоповский втайне ненавидел своего практиканта. В присутствии Григория он нарочито грубо и жестоко обращался со своими подчиненными.
Как-то зимой Скоповский приехал в имение. Помещик был не в духе, вероятно, после большого проигрыша. Он ходил по имению и ко всему придирался. В казарме он застал отдыхающих рабочих.
— Я не потерплю у себя дармоедов! — рассвирепел Скоповский. Пинком ноги он поднял одного из лежавших, а когда тот вытянулся перед ним, схватил его за рубаху, начал трясти и бить хлыстом.
Как вы смеете так обращаться с людьми?! — чуть заикаясь, заговорил Котовский.
Скоповский гневно посмотрел на Котовского (он не привык к возражениям), взмахнул хлыстом и ударил практиканта по щеке. — Бунтовщик, ты будешь народ бунтовать?!
Удар помещичьего хлыста разъярил Котовского. Не помня себя, он схватил Скоповского, поднял его и с размаху выбросил в открытое окно. На Григория накинулись слуги помещика и начали избивать дубинками и плетками; одолев его, они связали Котовского и бросили в сарай. Потом к сараю подъехала подвода. Приказчик повез Котовского в степь. Григорий просил развязать ему руки и ноги, но приказчик не соглашался: барин приказал сбросить практиканта связанным, не доезжая верст пять до станции.
Приказчик выполнил приказание помещика. Оставленный в степи раздетым, без пальто, Котовский долго ползал по снегу, пока ему не удалось разорвать веревки. Он весь горел возмущением и обидой; он не ожидал такого дикого произвола, такой несправедливости. Он шел по степи и мысленно произносил слова клятвы: отомстить за все Скоповскому и другие помещикам-извергам.
Скоповский же не успокоился. После случившегося он долгое время ходил в кровоподтеках и пластырях. Горя местью, он сочинил донос на непокорного практиканта. Помещик обвинял Григория во всевозможных злоупотреблениях, а, главное, в том, что Котовский настраивал против него батраков.
Вскоре во всех богатых домах узнали о том, что бывший служащий Скоповского неблагонадежен.
Котовский никак не мог устроиться на работу. Он решил поискать счастья в родных Ганчештах. К тому времени князь Манук-Бей умер, а имение его арендовал богач Назаров. Котовский передал ему через лакея письмо и, спустя несколько минут, сам услышал, стоя у открытого окна, как Назаров сказал:
— Это тот самый молодец, которого выгнал Скоповский. Хорош гусь, а еще просит о службе.
Не дожидаясь ответа, Котовский повернулся и пошел пешком в Кишинев.
Трудно было опровергнуть наветы Скоповского. Повсюду у того
Факт подлога был неопровержим. У Котовского не было ста рублей, чтобы внести залог, как предложил ему судебный следователь, и двадцать четвертого декабря 1902 года Григорий Иванович был посажен в кишиневскую тюрьму. Это был для него страшный, незабываемый день. Его поместили в так называемый «грабительский» коридор. Перед ним открылся совершенно новый мир.
«Тюрьма и ее режим произвели на меня колоссальное впечатление и дали огромный толчок моей стихийной революционной психологии», — писал Котовский, вспоминая о первом своем аресте.
Здесь, сидя в заключении, он многое передумал. В его памяти проходили картины нищенской, бесправной жизни рабочих, молдавских крестьян и батраков, картины издевательств власть имущих над бедными людьми. Ненависть к угнетателям и насильникам разгоралась в его душе. Вместе с ворами и убийцами в тюрьме сидели бедняки, не смогшие внести недоимки. Многих из находившихся здесь на преступления толкнули невыносимые условия жизни.
В тюрьме Котовский заболел нервной горячкой и около двух недель пролежал в тюремной больнице.
После отбытия срока наказания Котовский был освобожден. Прямо из тюрьмы он пошел пешком в Ганчешты. В местечке он разыскал свою сестру Елену, которая вышла замуж за ганчештского селянина. Увидев Григория, сестра ужаснулась: так изменился он за несколько месяцев. Она согрела воду и начала мыть в корыте его голову; намыливая его каштановые, мягкие волосы, сокрушалась и приговаривала: «Ах, Гриша, Гриша, не легко живется тебе. И когда же ты, наконец, устроишься, как другие…»
Несколько дней погостил Котовский у сестры, а потом пошел наниматься на работу. Из-за судимости ему всюду отказывали. Тогда он поступил в имение простым рабочим, где ему было положено пять рублей жалованья в месяц и харчи на черной кухне. Потом служил лесным объездчиком в Молештах, Бендерского уезда. В 1903 году он работал в имении Недова поденным рабочим, а по окончании сезонных работ, в сентябре, поступил рабочим на пивоваренный завод Раппа.
В феврале месяце 1905 года Котовский был вызван к воинскому начальнику города Балты и назначен в девятнадцатый пехотный костромской полк в город Житомир. Вскоре он не поладил со своим фельдфебелем и был посажен на гауптвахту, как бунтовщик.
В это время по всей стране нарастало революционное движение, и царское правительство посылало воинские части для усмирения восставших рабочих и крестьян.
Котовский не мог представить себе, что ему придется быть карателем, стрелять в рабочих и крестьян. Он давно уже избрал себе путь и понимал, что именно в эти дни он должен быть вместе с народом, борющимся за свою свободу.