Коулун Тонг
Шрифт:
Услышав «Однажды я тебя найду», она сказала:
— Мне всегда нравилась эта песня. Джордж ее часто пел.
Эта фраза прозвучала как отпущение грехов мужу.
— Удачно мы съездили на скачки, — сказал Чеп.
— Я слегка озолотилась, — заметила она. — Но самое главное, что мы ездили вместе. Съешь овсятку, Чеп.
— Не откажусь. — Он выбрал себе рассыпчатый квадратик, куснул.
Какой странный вкус стал у овсяных лепешек Вана после исчезновения повара. Они испечены вчера. У них чуть-чуть кисловатый привкус самого Вана. Чеп обнаружил, что у
Мать изменилась — а что не изменилось? Это уже не ожесточенная, подозрительная женщина былых времен. Вначале, когда на нее свалились наследство мистера Чака и посулы мистера Хуна, у нее голова пошла кругом и она начала чудить. Но теперь успокоилась, оттаяла, сильно повеселела, стала его прежней заботливой матерью и даже в некотором роде светской дамой, балующей себя пикниками, поездками на скачки и в казино. Чеп был ей очень признателен — ведь она сочувственно выслушала все его страхи по поводу Мэйпин. Теперь он доверял матери и чувствовал себя с этой заурядной англичанкой на этом китайском острове очень уютно, точно на старом, привычном диване.
Он сказал:
— Пойду позвоню Мэйпин. Просто проверю, все ли в порядке.
— Звони-звони. Только прошу тебя, никуда не езди. Ночь просто ужасная.
У Бетти была одна старомодная черта — все свои действия она сообразовывала с погодой. В туман и дождь она носу на улицу не высовывала. «Я слабогрудая», — поясняла она. А Чеп погоды практически не замечал. Мать всегда дулась, когда он возвращался домой промокший.
— Что ей сказать?
— Да что хочешь.
— В смысле, насчет нашего отъезда.
— Назначено на понедельник.
— Ты не будешь против, если завтра она переночует здесь?
Бетти призадумалась, словно высчитывая что-то на своих зубах, передвигая их туда-сюда, как костяшки примитивного устройства для сложения.
— Устроим ее в комнате Вана.
В этом плане его мать также держалась старых правил. Чепу сорок три года. Мэйпин он собирается взять с собой в Британию и там на ней жениться — это единственный выход. А теперь ему, значит, надо прикинуться, будто между ними ничего нет? Но это мелочи. Сейчас главное — безопасность Мэйпин. Когда они приедут в Лондон, все те проблемы, которые в Гонконге казались такими серьезными, будут забыты. Поинтересоваться, не родня ли ему Венделл, могут, лишь пока Чеп в Гонконге. Из-за семи морей об этом уже не спросят. Что до наследства мистера Чака — фабрики, А Фу, пропавшего без вести Фрэнка By, мистера Хуна и так далее и тому подобное, — все проблемы китайцев станут проблемами Китая.
Тщательно подбирая слова — поскольку эта мечта выросла из его давних школьных грез и в ней фигурировала Мэйпин, — Чеп рассказал матери, что воображает себя и ее живущими в поместье среди зеленых лугов южной Англии.
— В Суррее об эту пору очень красиво, — и Бетти пояснила, что туда они ездили поездом из Болхэма. — Пересадка в Ист-Кройдоне. Мы всегда сходили на станции Вестхамбл и взбирались
Когда она произнесла «могильная плита» и рассмеялась, Чеп придвинулся к ней вплотную и переспросил:
— Мама?
— Она была на вершине холма, в лесу. Могила одного местного. Наверно, он был тронутый. Перед смертью велел похоронить себя наперекосяк, головой к Китаю. Меня пусть похоронят наоборот!
— Мама! — воскликнул Чеп, и оба захохотали.
За Передачей Гонконга они будут наблюдать по телевизору, сидя в своем доме в Лезерхеде или Доркинге. «Туда ему и дорога, — скажет она. — Сдача по-китайски».
Чеп набрал свой рабочий телефон. Мэйпин не брала трубку. Включился автоответчик Чеп с отвращением услышал свой голос, произносящий парадоксальное: «Вы позвонили в дирекцию фабрики „Империал стичинг“. В данный момент здесь никого нет, но ваш звонок для нас очень важен…»
После сигнала он сказал:
— Это я… это я… возьмите трубку, Мэй. Надеюсь, вы меня слышите. Пожалуйста, возьмите…
— Да, — тихо отозвалась Мэйпин.
— У вас все в порядке?
— Я боюсь. Мистер Хун хочет найти меня.
— Ему вас не найти.
— Может быть, кто-то ему скажет.
— Кроме меня, никто не знает, — возразил Чеп. — Послушайте, Мэй, я не смог сегодня сюда выбраться. Нужно было остаться с матерью. Завтра я приеду.
— Да, — сказала Мэйпин.
— В понедельник мы уезжаем в Лондон. Пожалуйста, не волнуйтесь.
Воцарилась пауза, встревожившая Чепа.
— Вы у телефона?
— Да.
— Мэй, я все рассказал матери. Она знает насчет нас. Она прямо тут, рядом.
Звонок другой женщине, любимой женщине, в присутствии матери наполнял его дотоле неведомым чувством уверенности в себе. Наконец-то он стал мужчиной.
— Она ужасно рада, — сказал он и глянул в другой угол комнаты, на мать. В тусклом свете лампы он не мог различить ее лица, но знал: она улыбается. — Она на седьмом небе. И вот еще что, Мэй.
— Да?
— Теперь нет смысла звонить в полицию.
Опять воцарилась пауза, еще более нервирующая, чем первая. Чеп вновь произнес ее имя.
— Я здесь, — сказала она. — Я жду вас.
Это было самое пламенное признание, какое он когда-либо слышал; он подумал: «Моя жизнь только начинается». Ему захотелось сказать в ответ: «Я вас люблю», но что-то заставило его замешкаться. Тут мать громогласно, энергично закашлялась — слабая грудь, сырая погода, — и волшебство рассеялось.
На следующее утро, в воскресенье, Бетти стояла у окна и говорила:
— Дождик все собирается — никак не может решить, капать или нет, — и улыбалась капризным тучкам-глупышкам, зависшим над Китаем. А Чепу было все равно: погода больше не играла никакой роли, они оставляли ее — еще одно проявление ненадежного характера Гонконга — здесь, вместе с Ваном, который даже накануне своего побега казался образцом преданности.