Коварство и честь
Шрифт:
Она витала в мечтах и воспоминаниях, пока не слышался звон часов церкви Сент-Антуан, бивших семь. Минуту-другую спустя за дверью раздавались зловещие шаги, звон оружия, взрывы жестокого смеха, и это возвращало ее с головокружительных высот иллюзорного счастья к реальности ее ужасного положения и к смертельной опасности, ожидавшей возлюбленного.
Глава 29
Конец второго дня
В начале восьмого гроза, собиравшаяся целый день, разразилась во всю силу. Бешеный ветер рвал хлипкие крыши убогого уголка великого города и взбивал грязь миниатюрными каскадами. Вскоре хлынул ливень; то и дело гремел гром, и унылое свинцовое небо раскалывали вспышки молнии.
Шовелен, как всегда, навестивший капитана Бойе, начальника стражи, не смог вернуться домой. Завернувшись в плащ, он решил переждать внизу, в кладовой, пока гроза не позволит высунуть нос из дома.
Он сгорал от нетерпения. Нервы были натянуты так, что вот-вот лопнут, и не только от непрерывной слежки, не только от одержимости идеей, но и от бесчисленных инцидентов, которые в распаленном воображении казались попытками лишить его добычи.
Он не доверял никому — ни матушке Тео, ни гвардейцам наверху, ни Терезе. Особенно Терезе. И его измученный мозг по-прежнему изобретал сложные планы. Приходилось посылать одних шпионов следить за другими, одних ищеек вынюхивать след других — возник некий безжалостный и безвыходный круг недоверия и доносов.
Более того, теперь он не доверял и себе. Ни своей интуиции, ни нюху. Его друзья, а их было очень мало, твердили, что, будь его воля, он заклеймил бы каждого парижского бродягу, как Рато, чтобы их нельзя было подкупить или уговорить поменяться внешностью с Алым Первоцветом.
В ожидании конца грозы он метался по темной кладовой, стараясь успокоить нервы. Несмотря на духоту, он дрожал и все туже заворачивался в плащ.
Дождь лил такой, что невозможно было открыть входную дверь, и кладовая погрузилась бы в непроглядную тьму, но чья-то заботливая рука поставила старый грязный фонарь на бочонок в центре помещения. Фонарь отбрасывал тусклое кольцо света. Засов на воротах, похоже, был сломан, и маленькая входная дверь непрестанно и раздражающе хлопала. Сначала Шовелен пытался придумать, как ее закрепить, потому что шум ужасно действовал на нервы, но, стараясь справиться с дверью, увидел низко согнувшегося человека, шаркавшего в направлении ворот Сент-Антуан.
Сейчас, в восемь, освещение было неверным, но, несмотря на стену дождя, стоявшую между ним и прохожим, что-то в походке, осанке, ссутуленных широких плечах, на которых болтался мешок, казалось неприятно знакомым. Руки и икры оставались голыми, на ногах были сабо, с напиханной туда соломой.
Посреди улицы он остановился и разразился лающим кашлем, мгновенно лишившим его сил. Первым порывом Шовелена было бежать к лестнице и звать на помощь. Уже на полпути к первому этажу, он глянул вниз и увидел, что мужчина вошел в кладовую. Все еще кашляя и отплевываясь, он сбросил мешок, привалился к бочонку и прижал руки к стеклянным бокам фонаря.
С того места, где стоял Шовелен, можно было разглядеть только смутные очертания мужского профиля: подбородок, заросший трехдневной щетиной, прилипшие к бледному лбу пряди волос, острые, покрытые грязью скулы, длинные руки, высовывающиеся из прикрывавших рубаху лохмотьев. Рукав обнажал букву «М», вплавленную в его плоть раскаленным клеймом.
Вид этой метки заставил Шовелена остановиться и вновь спуститься вниз.
— Гражданин Рато! — позвал он.
Тот вздрогнул, как от удара кнутом, попытался выпрямиться, но тут же свалился на пол в новом приступе кашля. Стоявший рядом с бочонком Шовелен с мрачной улыбкой оглядел этот жалкий обломок человеческой плоти, которого он так благоразумно оградил от дальнейших бед. Тусклое мерцание фонаря едва освещало длинную иссохшую руку, так что сожженная плоть выделялась на слое грязи ярко-алым пятном.
Рато казался до полусмерти перепуганным внезапным появлением человека, подвергшего его постыдному наказанию. Лицо Шовелена, освещенное снизу, в самом деле казалось устрашающим и грозным. Прошло несколько секунд, прежде чем возчик оправился настолько, чтобы подняться.
— Похоже, я напугал вас, друг мой, — сухо заметил Шовелен.
— Я… я не знал, — пробормотал Рато, с неприятным, раздавшимся в груди свистом, — что здесь кто-то есть. Я искал убежища…
— Я тоже, — кивнул Шовелен, — и не видел, как вы вошли.
— Матушка Тео позволяет мне спать здесь, — пояснил Рато. — У меня не было работы два дня… с тех самых пор…
Он с сожалением оглядел руку.
— Люди думают, что я беглый каторжник. И поскольку я всегда перебивался с хлеба на воду…
Он помедлил и бросил подобострастный взгляд на террориста, который злобно усмехнулся.
— Люди и получше вас, мой друг, в эти дни перебиваются с хлеба на воду. Бедность возвышает человека. Это богатство его позорит.
Заклейменная рука Рато невольно поднялась к волосам.
— Да, — непонимающе кивнул он, — возможно. Но хотел бы я испить этого позора!
Шовелен пожал плечами и отвернулся. Раскаты грома немного отдалились, и дождь, похоже, унимался, так что он направился к двери.
— Сегодня за мной бежали дети, — скорбно продолжал Рато. — А консьерж в моем доме выгнал меня на улицу. Меня все время спрашивают, что я такого сделал, чтобы носить клеймо преступника.
Шовелен рассмеялся.
— Говорите, что вас наказали за услуги английскому шпиону, — посоветовал он.
— Англичанин хорошо заплатил, а я очень беден, — покорно проблеял Рато. — Теперь я мог бы послужить государству, если оно тоже мне заплатит.
— И как вы ему послужите?
— Рассказав кое-что такое, что вам интересно знать.
— Что же именно?
В Шовелене мгновенно проснулся инстинкт ищейки. Слова возчика угля, хитрая ухмылка на уродливой физиономии, угодливые манеры, все предполагало наличие духа интриги, нечистых делишек, лжи и доносов, которые были дыханием жизни для этого негодяя. Он вернулся и сел на груду мусора рядом с бочонком, а когда Рато, окончательно испугавшись собственных слов, попытался ускользнуть, Шовелен повелительно его окликнул:
— Итак, гражданин Рато, что вы хотите сказать и что мне интересно знать?
Рато съежился, словно пытаясь уменьшиться в размерах и заглушить хриплый кашель.
— Вы и без того уже много сказали, — резко бросил Шовелен, — чтобы теперь придерживать язык. И вам нечего бояться. Зато вы много приобретете. Итак, говорите!
Рато наклонился и ударил кулаком по бочонку.
— На этот раз мне заплатят?
— Если скажете правду — да.
— Сколько?