Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
малахаям, не разбирая кто свой, а кто чужой. К визгам кипчаков, штурмующих
стены, прибавились вопли побитых камнями ордынцев, суетящихся вокруг осадных
сооружений. А Вятка переметнулся к другому арбалету, он понимал, что успех
надо закрепить, иначе более расторопный присвоит его себе. Второй болт легко
снялся с ложа и отправился вслед за первым, он воткнулся во вторую машину, едва не опрокинув ее набок, поливая бревенчатые стойки, настил и всех, кто
оказался рядом, огненным дождем. К нему прибавился дождь из камней, доделавший дело, начатое огненной стихией. Скоро два факела взметнулись в
пасмурное небо, осветив человеческий муравейник внизу и тяжелые тучи вверху.
И не было силы, могущей их загасить, потому что те, кто хотел этого, умывались кровью от булыжников, разбивших им лица, а те, кто поджег осадные
машины, купались в радости от совершенного ими. Козляне вновь сумели
отодвинуть наступление смертного часа, а может, приблизили конец осады
крепости ордами хана Батыя, которому никто из жителей не сделал ничего
плохого и которого никто из них никогда не видел. Но мир был соткан из
противоречий, в нем добро стояло рядом со злом, а зло все равно порождало
добро, и надо было кому-то начинать, неважно с чего, чтобы жизнь
продолжалась вечно.
И все-таки природа, как ни стремилась она в этот год задержать весенний
разлив, не изменила своему правилу, к концу шестой седмицы небо начало
очищаться от туч, беременных дождями, деревья обнеслись зелеными дымами от
проклюнувшихся листьев, а земля поменяла черный цвет на разноцветный. У
Жиздры и у других рек вокруг крепости обозначились берега, вслед за сходом
воды стали приближаться к стенам тугарские полки, истощенные – что люди, что
лошади – недоеданием и злые от долгого стояния под стенами непокорного
города. Они сжимали кольцо осады, не оставляя защитникам надежды на чудесное
избавление, козляне поняли, что если ничего не поменять, то придет их
последний час, от этого взрослели на глазах отроки с юнцами и мужественнее
становились лица ратников. В княжьей гриднице собрались на совет, объявленный воеводой Радыней, пестуном князя Василия, бояре, купцы, мастеровые и военные люди, по другую сторону стола на лавках расселись
митрополиты в лиловых бархатных камилавках и другие священнослужители в
черных куколях и в фелонях с крестами из драгоценных металлов на толстых
цепях. Мать князя Василия княгиня Марья Дмитриевна восседала на стольце
посреди гридницы, она перестала тупить взор, а смотрела на всех ясными
глазами, в которых чувствовалась внутренняя сила. Под стать ей выглядел сын, заметно подросший за полтора месяца стояния и почти сравнявшийся с матерью, он по прежнему держался рядом с княжеским троном, положив руку на яблоко
меча, но теперь это был отрок с открытым взглядом и властно сомкнутыми
губами. Его фигуру ладно облегала байдана из плоско раскованных колец, поверх которой был накинут плащ корзно с золотой застежкой на плече, на
голове была мисюрка с бармицей сзади, обшитая по низу собольим мехом, а на
красных сапогах посверкивали серебряные шпоры. Малолетний князь часто
объезжал крепость по периметру в сопровождении матерых дружинников, бывших
при нем телохранителями, но со своими советами и указами никогда не влезал
ни к воеводе, ни к тысяцким, ни тем более к ратникам на стенах. Все были
рады его появлению, отвешивая поклоны едва не до земли, на что князь отвечал
открытой улыбкой и приветственным жестом, он знал, что является своего рода
идолом для горожан, поэтому стремился всеми силами оправдать надежды людей, связанные с ним. Вот и сейчас он изображал из себя власть, на которую нужно
оглядываться, но прежде всего думать своей головой. Боярин Матвей Глебович
Мечник, рассевшийся на лавке первым к княжеской семье, смурил кустистые
брови, положив обе руки на Т-образный посох – символ боярской власти, на
лице у него отражалась усталость, так-же чувствовали себя другие бояре в
медвежьих высоких столбунах и в широких одеждах. А купцы во главе с
неунывающим Воротыной не потеряли блеска в глазах, они даже в такой момент
не переставали искать себе выгоду.
– Свет ясный Федор Савельевич, неужто Козельск все-таки падет под
напором поганых и нас ждет участь жителей других городов государства
Русского?- обратилась княгиня к воеводе, золотая коруна на ее голове
сверкнула холодным блеском драгоценных камней. – Как мне поведал тиун, припасов у нас осталось дней на десять, а к Серёнску вряд ли возможно теперь
пробиться, по берегам реки скачут поганые и посылают стрелы в бобров на их
плотинах и даже в куниц, добывающих пропитание рыбой. Разве их мясом можно
питаться?
– Так и есть, княгинюшка Марья Дмитриевна, – поднялся с лавки воевода, громыхнув железными доспехами. – Косоглазые не брезгуют ничем, они
употребляют в пищу все, на что срамно было бы покуситься русским людям, и на
охоту в кладовые уже не пробиться, вестей оттуда мы давно не получали.
Смурное время настало, матушка, как бы наши припасы не разнюхали отряды
нехристей, рыскающие по их поиску во всех направлениях.
Боярин Мечник огладил широкую бороду и повернулся к нему: – Надо бы снова снарядить на ловитву отряд под началом Вятки, –
раздумчиво сказал он. – Этот вой пройдет все посты нехристей, как