Козельск - Могу-болгусун
Шрифт:
через рот отрывистые фразы. Среди ордынцев усилилось сонное бормотание, а
когда сипай издал на ходу болезненный вой, кое-кто приподнял от потников
голову, пытаясь осмотреться. Допускать пробуждения было нельзя, сотник
метнулся наперерез воину, страдавшему животом, догнал его на дороге к
колодцу и воткнул нож в плоский затылок по самую рукоятку, затем с
омерзением стряхнул голову нехристя с острия. Лежбище успокаивалось, снова
впадая в сон, больше похожий на обморок, лишь лошади продолжали громко
прядать ушами да утробно покряхтывать, сбивая желание Вятки добраться до
юрты джагуна через трупы простых сипаев. Пнув ногой убитого ордынца, он
прошипел сквозь зубы:
– Тебе бы сталось и подмыть свои ляжки святой водой, как той скотине
без ярма, – он сплюнул на кучу тряпья под сапогами. – Все одно вам придется
убраться с нашей земли – не ганзеи и не гальцы, от вас поганью несет за
версту, ажник наизнанку выворачивает.
Он быстро поднялся на бугор, подобрав по пути охапку сухих веток и
выдернув из клети с мертвяками ствол молодого дерева с наполовину
обрубленными сучьями. Опустив его в подкоп, сложил ветки на притрушенных
землей досках так, чтобы они рассыпались по ним от малого толчка, и слез по
сучьям на половину ствола. Затем зажег лучину, поставил на место первую
доску, а крайней крепко пристукнул по ней и, услышав, как развалились
наверху ветви, укрывая лаз, вошел в подземный ход.
Новый день только начинался, а несметные орды Батыги уже пошли на
приступ крепости, заводя себя визгом и боевыми кличами, теперь ордынцы лезли
со всех сторон, переплывая на конях Жиздру и другие реки, вошедшие в берега, с бурдюками при седлах, наполненными воздухом. Они подтащили к стенам
камнеметные и стенобитные машины и заставили обслугу, узкоглазых выходцев из
страны Нанкиясу, поставленных погонять русских пленных, крутиться при них от
утренней зари до вечернего заката, разбивая ворота под проездными башнями
крепости на противоположных ее сторонах и забрасывая градом камней истобы и
терема с другими строениями внутри ее, не давая защитникам поднять головы.
Тучи стрел и копий с горящей паклей превращали светлый день в темный вечер с
обрывками пламени в дымном воздухе, несущимися в одном направлении, которые
пронизывали каленые жала железных наконечников. Сотни веревочных лестниц
впивались крюками в навершия стен, они обвисали под тяжестью ордынских
воинов, лезущих по ним с алчно сощуренными глазами и сцепленными скулами, внизу метались взад-вперед не менее злобные всадники, пускающие стрелы во
все живое и неживое, если оно двигалось. Кому-то из осаждающих удавалось
взобраться наверх и завязать бой с защитниками на пряслах, стремясь
продержаться до подхода подмоги. И тогда на маленьком участке стены
разгоралась жестокая битва со сверканием клинков, звоном щитов, с визгами и
криками, с отрубленными головами и другими частями тел, мелькающими в
кровавом дожде, орошающем вековые стволы. Она продолжалась до тех пор, пока
одна из сторон не уничтожала противников или не рвалась дальше за смертью, поджидающей ее уже на взбегах и на улицах городка в лице баб и отроков с
луками в руках. Но чаще получалось так, что защитники рубили штурмующих на
куски или накалывали на длинные копья с толстыми древками и длинными
наконечниками, и сбрасывали кривляющиеся тела вниз, под копыта лошадей
соплеменников, в пылу боя ненавидящих ни чужих наверху, ни своих под ногами, растаптывая еще живых недавних товарищей в кровавое месиво, укрывающее
толстым слоем основание стен. С каждым днем слой подрастал, распространяя
зловоние, от которого осажденным нечем было дышать, и которое не являлось
препятствием для новых орд осаждающих, приходящих на смену нашедшим смерть.
Вятка вместе с сотней держал оборону на участке рядом с проездной
башней с воротами, выходящими на посадскую сторону и на луг за Другуской. Он
подправил меч у кузнеца Калемы, подточив с обеих сторон лезвия
мелкозернистым камнем с красными прожилками, которым хорошо было выправлять
засапожные ножи с рукоятками из корней вяза, и теперь мог рассечь любой
ордынский доспех, даже если его ковали кузнецы, придумавшие булат. Он давно
перестал гоняться за каждой лестницей, впивавшейся крюками в навершие, осознав, что ордынцы только и ждут, когда кто-то из ратников высунется из-за
укрытия, чтобы поразить его стрелой либо дротиком, а дожидался за башней или
за зубцами, пока она покроется гроздьями поганых, и срубал веревки
удлиненной секирой с толстой жердиной вместо ручки. Это приспособление он
смастерил после того, как едва не нахватал ордынских стрел при попытке
обрубить лестницу мечом, скоро его пример взяли на вооружение многие
ратники, что уменьшило потери в живой силе козлян. Вот и сейчас Вятка
примостился за углом вежи, наблюдая как нехристи, оставив коней на одного из
коноводов, прыгают с разбега на ступеньки лестницы и устремляются вверх, держа кривые сабли в зубах. Когда первый достиг основания башни и нацелился
схватиться руками за края бойницы, чтобы проникнуть внутрь ее, сотник поднял
секиру за конец жердины и, прикрывшись щитом, рубанул длинным лезвием по
веревкам, оскалившись на моментально возникший визг поганых, полетевших