Кожаные перчатки
Шрифт:
Сейчас у него на лице гамлетовская скорбь. Сейчас, перед финальным боем, он выглядит мятым и пустым. Видно, спорт ревнив, спорт ничего не прощает. Бывает иногда трудно передать словами впечатление. У меня такое впечатление, будто Шаповаленко здорово тяготится необходимостью драться. Есть у нас, боксеров, такое емкое слово — «перегорел». Это значит, что где-то, когда-то боксер потерял радость борьбы и теперь уж ее не вернуть, эту радость.
А я подходил к высшей точке. Когда были зашнурованы перчатки, когда я опять ощутил их тугой, призывный обхват, мне остро захотелось
Секунды назад я искал глазами какое-нибудь лицо, чтобы обрести точку опоры. Сейчас этой точкой опоры стал для меня весь сдержанно гудящий, ждущий, как и я, нетерпеливый, жаркий зал, с которым я слился воедино, с которым переживал эти последние мгновения перед боем, быть может, мгновения самые праздничные оттого, что все, что сулил, мог и должен был дать праздник, было еще впереди.
Вдохновение спортсмена… Почему редко думают о нем? Я знаю, вдохновение присуще спортсмену, как присуще оно музыканту, поэту, тем, кто творит красоту.
В спорте оно приходит, когда особенно трудно, когда взволнованное сердце спортсмена настолько подчиняет себе тело, каждую малую мышцу его и нерв, что недоступное перед тем, пугающее своей недоступностью, готово покориться, не безропотно, не как слабый перед сильным, но как равный перед равным, достойным — победить.
Вдохновение сделало меня в тот вечер чемпионом. Нет, оно не было похожим на ту вспышку скрытой энергии, которая запротестовала в том, памятном первом бою с Шаповаленко в парке.
Сейчас я с первой до последней минуты вел бой. Сейчас два начала схватились в ожесточенной борьбе. Одно — опыт, мудрость, холодок расчета; другое — вдохновенная упоенность поединком. Как жаль, между прочим, что два этих начала редко соединяются, мало совместимы по природе своей. Красивее и победоноснее не было б ничего на свете!
Да, я был ведущим в этом бою. К чести моей, это не было слепой игрой. Я видел все очень ясно и так же ясно все сознавал. Разумеется, мне помогла вялость противника. Он оставался самим собой, но все то многое, что он умел, благодаря чему был безраздельным хозяином ринга в прошлых боях, сейчас совершалось почти автоматически, без души.
До последнего раунда бой, видимо, казался скучноватым, бой обманывал ожидания. Зал присмирел, притих, остывали страсти.
Мы много двигались по рингу и мало действовали. Только опытный глаз мог приметить решающую разницу между этим боем и тем, в парке, когда мы встретились с Шаповаленко в первый раз. Тогда заранее была очевидна закономерность и неизбежность исхода и лишь случайность могла эту закономерность нарушить. Тогда ждали этой случайности примерно так, как подсознательно ждут, взбунтуется или нет против укротителя уныло поваркивающий, но в общем покорный зверь.
Сейчас наметанный глаз мог бы усмотреть прямо противоположный характер борьбы
Он-то хорошо понимал, что эти тяжеловесы такие разные, такие непохожие, не потратили зря еще ни одного мгновения, насытив каждое неуловимой, страстной борьбой. Она велась в каждом ложном движении, в каждом легком прикосновении перчаток, в каждой попытке провести удар и столь же осторожной защите.
Это видели боковые судьи. Недаром, напряженно всматриваясь в происходящее перед ним, так часто вытирал платком лицо и шею старейшина русского бокса, первый русский чемпион.
Странно, мне в этом бою советы были не нужны. Не понимаю, как догадался, что это так, Половиков? В перерывах он только яростно обмахивал меня полотенцем, молчал, вздыхал, глядел умоляюще.
И снова завязывалась тихая, неуловимая, страстная борьба. И снова я становился ведущим в этой борьбе. Вдохновение, праздничность происходящего, неопадающий подъем душевный позволяли мне непрестанно предугадывать, а предугадав, предупреждать все намерения чемпиона.
Вот он делает вид, будто хочет атаковать правой, без подготовки, но я уже вижу, понимаю: сейчас последует хлесткий боковой удар слева и я его не жду, я сам мгновенно посылаю первым чуть раньше два-три легких удара в голову, предупреждающих: «Вижу!..»
Вот он неожиданно делает скользящий шаг назад, выходит из дистанции, намереваясь показать, что сейчас вспыхнет мощная стремительная атака, мастером которой он слывет. В другой раз я, быть может, и поверил бы, растерялся, устремился вперед — задержать, укоротить расстояние, предотвратить сильнейшие, с дальней дистанции удары, серию ударов, возникающих слева и справа, неотразимых. Ринулся бы и попался, конечно. Точный, на отходе встречный прямой удар…
Сейчас я не верю. Не верю шагу назад и этим опущенным рукам. Хотя знаю, не верить тоже нельзя. Только этого и дожидается порой опытный боксер: не поверил — держись теперь! Ложные намерения в миг становятся истинными…
Я не верю и верю. Так будет точнее. Я смотрю на опущенные руки соперника и тоже скольжу назад в то мгновение, когда он может, должен броситься с первым ударом. Атака для него теперь невозможна. Шаповаленко взглядывает на меня. Мы встречаемся глазами, мы понимаем друг друга.
Так мы боксируем первый раунд. Так боксируем второй.
Шаповаленко вяловат. Это его удручает. Нет в движениях резкости, нот той взрывчатой стремительности, которая могла бы изменить эту ненужную ему, проигранную по мелочам, по едва приметным штрихам игру.
Шаповаленко все понимает и ничего не в состоянии сделать. Он знает, что я вижу это. Он чувствует себя усталым и не понимает, как теперь быть, потому что бой обмануть невозможно.
Последний раунд. Наверное, ему всерьез показалось: вот оно пришло наконец чувство хозяина. Быть может, зная, что только отчаянный бросок, короткое и страшное обострение боя еще могут спасти положение, он решает предпринять затяжной, стремительный штурм.