Козлы
Шрифт:
Миновала неделя. Элизе было абсолютно некогда думать о Жан-Мишеле. Уже на третий день она перестала ждать звонка, а когда увидела его улыбку молодящегося старичка, запечатленную на свадебных фотографиях, у нее даже вырвался нервный смешок: какую дурацкую ошибку она могла совершить…
Марк был, как обычно, мил и ненавязчив, близнецы наконец согласились спать по ночам. В следующем месяце они расплатятся за квартиру. Затем наступят майские праздники… Словом, у Элизы не было никаких оснований жаловаться на жизнь.
Как-то вечером, когда дети уже спали, а Марк еще не вернулся с работы, раздался звонок:
— Я не вовремя?
У нее замерло сердце, воспоминания
— Ты скучала?
Элиза соврала. Отчасти из вежливости, отчасти для того, чтобы разговор не угас. Ей хотелось и дальше вслушиваться в голос — нежный, мужественный, так мало соответствовавший физическому облику Жан-Мишеля, который произносил слова, адресованные ей одной.
— Во что ты сейчас одета?
Элиза выдумала облегающее платье и босоножки на высоком каблуке. Жан-Мишель осмелел и заговорил о прекрасном теле, скрытом под этим платьем. Элиза его не перебивала, растроганная тем, что еще способна внушать подобные мысли. У него был звучный голос, смелый и волнующий, — такого Жан-Мишеля она не знала. Они говорили долго, без неловких пауз и заминок. Элиза отважилась на пару нежностей, в ответ он пустился в подробный рассказ о том, что он намеревался сделать с ней в ту ночь в Авиньоне.
Когда Жан-Мишель умолк, возможно исчерпав идеи, она предложила встретиться. Но работа и жена удерживали его в Марселе. В Париже он рассчитывал оказаться лишь через несколько месяцев.
Скрежет ключа в замке! Это Марк возвращается домой, по своему обыкновению одной рукой отпирая дверь, другой развязывая галстук. Элиза успела назначить Жан-Мишелю следующее свидание — завтра, в то же время, у телефона. Трубку она положила, четко сознавая, что изменяет мужу.
Назавтра была суббота. Элиза спала допоздна, проснулась будто в похмелье, опьянение вызвали речи Жан-Мишеля, которого она теперь называла про себя Жан-Ми. Марк принес ей завтрак в постель и увел детей на прогулку. Раздевшись догола, Элиза долго изучала свое тело перед зеркалом в ванной. Уже намечается целлюлит. Живот расплылся. Необходимо срочно принять меры, а вдруг Жан-Ми… Впрочем, он ничего ей не обещал, разве только позвонить сегодня вечером. Но и этого было достаточно, чтобы обрадоваться: в ее жизни наконец-то что-то происходит! Элиза уже вышла из того возраста, когда жаждут счастья, ей за глаза хватило бы новых впечатлений.
День прошел как в тумане, в счастливой растерянности. После ужина, сославшись на усталость, она первой вышла из-за стола. В десять минут десятого, когда пес Мефистофель метил свое любимое дерево, мобильник Элизы подал голос.
Звонил всегда Жан-Ми. Их телефонная связь быстро набирала обороты. За пять дней Элиза выучила наизусть расписание скорого поезда Париж-Марсель, разорвала фотографию Жан-Ми, чтобы та не мешала сосредоточиться на его новом облике, преображенном магией слов, и начала мечтать о тайном свидании в гостинице. На шестой день он не позвонил.
Ошалевший от счастья Мефистофель успел обнюхать все фонарные столбы в квартале, но телефон Элизы упорно молчал. Тогда она решила позвонить сама, но вдруг сообразила, что Жан-Ми не дал ей номер своего мобильника.
На седьмой день Марк выразил настоятельное желание самому погулять с псом. Элиза заперлась с телефоном в ванной, где и просидела один на один со своим унылым отражением в зеркале; зеленоватая подсветка лишь подчеркивала ее возраст.
Сначала
Гулять с собакой она больше не выходила, но ее мобильный был всегда включен. На ночь она убирала звуковой сигнал, но зато не спускала с экрана бессонных глаз.
Спустя три недели горе и гнев уступили место апатии. Жан-Мишель? Он всегда был ей безразличен. Она любит своего мужа и детей, ей больше нечего желать.
На двадцать третий день Жан-Ми позвонил в обеденное время. Для разнообразия, пояснил он. Элиза упрекала его за молчание, он оправдывался работой, тем, что у Элизы есть муж, а у него жена. Ему надо было поразмыслить, заявил он, и сегодня он принял окончательное решение: им лучше остаться друзьями.
Сперва Элиза подумала, что такая честность заслуживает уважения, и только потом вспомнила, что именно он втянул ее во всю эту историю, и какие бы красивые слова он теперь ни произносил, они лишь прикрывают трусость и подлость. О чем она ему и сказала со всей прямотой. Он возражал, клялся, что никто и никогда не нравился ему так, как Элиза, но не может же он взять такой грех на душу — разрушить семью, в которой четверо детей. Он умел убеждать, умел польстить и выразиться так, что казалось, будто никогда прежде ничего подобного он никому не говорил. Элиза его простила.
В последующие несколько месяцев долгие беседы чередовались с внезапным необъяснимым молчанием. О дружбе уже и речи не было, признания становились все более пылкими, а безопасная дистанция, пролегавшая между ними, лишь подстегивала воображение. Дотянуться друг до друга они не могли, но тронуть за душу было им по силам. Элиза уже не сомневалась: с ней случилось нечто необыкновенное — в награду за тридцать девять лет, прожитых в серости.
Жан-Ми упорно откладывал их встречу, весьма туманно аргументируя проволочку. Он то мучился угрызениями совести, которые не вязались со смелыми речами, то его обуревала ревность. Что до Элизы, она наслаждалась запретным удовольствием, считая себя любовницей Жан-Ми.
Наконец в один прекрасный день оба проделали половину расстояния от Парижа до Марселя, чтобы встретиться в лионской гостинице. Невероятно взволнованные, они рухнули на постель, избегая смотреть друг на друга, и Жан-Ми сделал с Элизой все то, что не раз обещал сделать, пока их разделяли сотни километров. Элизе было не в чем его упрекнуть, все произошло так, как она мечтала. Как он заставил ее мечтать — используя исключительно силу слова.
Но за счастье всегда приходится платить, и Жан-Ми не замедлил предъявить счет. «Я старый, некрасивый, я тебя не стою», — ныл он ежедневно в телефонную трубку. Элиза разуверяла его, и тогда он принимался грозить разрывом: «Я женат. Эта история не про меня. Ничего у нас не выйдет». Элиза же, напротив, полагала, что, поскольку их связь никого и ни к чему не обязывает, она поможет им жить. Но переубедить Жан-Ми она не успела. Он внезапно исчез из поля зрения, точнее, из поля слуха, и на Элизу навалилась оглушающая унизительная тишина. В памяти постоянно всплывали их беседы, и в свете последних событий ей стало казаться, что все его слова были подчинены единственной цели — затащить ее в постель. При мысли о том, что он оказался расчетливым циником, ее била дрожь. Но самым ужасным было неведение, в котором он ее оставил: почему Жан-Ми с ней порвал? В своем горьком одиночестве она выстраивала самые разные гипотезы, но лишь напрасно себя мучила.