Краем глаза
Шрифт:
15 октября Младший приобрел третью картину Склента: «Сердце — скопище червей и тараканов, все извивается, все копошится, версия 3».
Чтобы отпраздновать покупку, он отправился в кафетерий отеля «Фэрмонт» с твердой решимость заказать пиво и чизбургер.
И хотя Младший обычно питался в ресторанах, за последние двадцать два месяца он ни разу не заказывал чизбургер, с того самого момента, как в декабре 95-го обнаружил четвертак в полурасплавленном чеддере. Более того, в ресторанах он даже не заказывал и сандвичи, ограничиваясь только теми блюдами, которые выкладывали на тарелку в один слой.
В кафетерии «Фэрмонта» Младший заказал жареный картофель, чизбургер и шинкованную капусту. Потребовал, чтобы чизбургер принесли ему приготовленным, но не сложенным: половинки булочки отдельно, рубленую котлету — на своей тарелке с кружочками помидора, кусок сыра — на другой тарелке.
Официант, если и удивился, то вида не подал и в точности выполнил указания клиента.
Младший приподнял рубленую котлету вилкой, убедился, что четвертака под ней нет, положил ее на половинку булочки. Сам соорудил сандвич, добавил кетчупа и горчицы, с удовольствием откусил.
Заметив блондинку, которая поглядывала на него из соседней кабинки, улыбнулся и подмигнул ей, пусть красотой она не дотягивала до его стандартов. Обстановка требовала галантности.
Должно быть, она почувствовала, что оценку он ей поставил невысокую, поняла, что очаровать его не удастся, потому отвернулась и больше в его сторону не смотрела.
Без помех съеденный чизбургер и покупка третьего Склента привели Младшего в превосходное настроение. Давно он уже так не радовался жизни. Благо что и певунью-призрака он больше не слышал после июльской арии в библиотеке.
Но через две ночи ее пение вырвало Младшего из сна, набитого червями и тараканами.
Тут он поразил себя, сев на кровати и заорав во всю глотку: «Заткнись, заткнись, заткнись!»
Но певунья, словно не слыша его, продолжала куплет за куплетом выводить «Кто-то поглядывает на меня».
Должно быть, Младший прокричал «заткнись» большее число раз, чем ему поначалу показалось, потому что соседи забарабанили в стены, чтобы он перестал нарушать ночной покой.
Ничего из того, что он узнал о сверхъестественном, ни на йоту не увеличило его веру в призраков и все с ними связанное. Он по-прежнему верил исключительно в Еноха Каина Младшего, который занимал алтарь целиком и отказывался подвинуться и уступить хоть краешек кому-либо еще.
Поглубже забравшись под одеяло, он накрылся подушкой, чтобы заглушить пение, и нараспев повторял: «Найди отца — убей сына», пока в изнеможении не заснул.
Наутро, за завтраком, он более хладнокровно взглянул на свои ночные крики и задался вопросом, а все ли у него в порядке с психическим здоровьем. Решил, что пока оснований для тревоги нет.
В ноябре и декабре Младший изучал тайные тексты о сверхъестественном, менял женщин с удивительной даже для него быстротой, нашел троих Бартоломью и вышил десять подушек.
В прочитанном не нашлось убедительных объяснений того, что произошло и происходило с ним. Никто из женщин не заполнял пустоты в его сердце, а все найденные им Бартоломью не имели никакого отношения к ребенку Серафимы Уайт. Только вышивание приносило хоть какую-то удовлетворенность, но, хотя Младший и гордился своим мастерством, он понимал, что мужчина в расцвете сил не может полностью реализовать себя исключительно в стежках.
18 декабря, когда битловская песня «Привет, прощай» круто взлетела на вершину чартов, Младший так разозлился на себя из-за неспособности найти как свою любовь, так и ребенка Серафимы, что поехал через мост «Золотые ворота» в округ Марин и в городе Терра-Линда убил Бартоломью Проссера.
У Проссера, пятидесяти шести лет, вдовца, бухгалтера, была тридцатилетняя дочь Зельда, адвокат из Сан-Франциско. Младший уже побывал в Терра-Линде, навел справки и знал, что Прос-сер никого не усыновлял.
Из трех последних Бартоломью Младший выбрал Проссера только потому, что, сам названный Енохом, испытывал симпатию к любой девочке, которую родители обрекали на страдания, нарекая Зельдой.
Бухгалтер жил в белом доме, построенном в стиле начала XIX века, на тихой улочке, обсаженной огромными старыми елями.
В восемь вечера Младший припарковал автомобиль в двух кварталах за домом жертвы. Обратно вернулся пешком, руки в перчатках не вынимал из карманов, воротник поднял.
Густой белый туман медленно заволакивал округу, к туману примешивался запах дыма: соседи жгли дерево в открытом огне, готовя угли для барбекю, и могло показаться, что где-то горит лес.
Дыхание Младшего паром вырывалось изо рта, словно и внутри у него что-то горело. Он чувствовал, как конденсат оседает на лице, холодит кожу.
Многие дома украшали рождественские гирлянды: лампочки весело поблескивали вдоль стоек крыльца, над окнами, на карнизах. Сами дома терялись в тумане, так что Младшему казалось, что он идет по сказочной стране, увешанной китайскими фонариками.
Вечер выдался тихим, лишь где-то вдалеке гавкала собака. Этот грубый лай, столь отличный от тихого пения призрака, тем не менее будоражил его, как-то по-особенному отзывался в сердце.
Поднявшись на крыльцо дома Проссера, Младший позвонил.
Пунктуальный, каким и положено быть хорошему бухгалтеру, Бартоломью Проссер не заставил Младшего звонить дважды. На крыльце зажегся свет.
Где-то далеко, под покровом ночи и тумана, собака замолчала, ожидая развития событий.
Менее осторожный, чем типичный бухгалтер, возможно, расслабившийся в канун Рождества, Проссер открыл дверь, не поинтересовавшись, кто за ней стоит.
— Это тебе за Зельду. — Младший переступил порог, выбросив вперед руку с ножом.
Дикая радость вспыхнула в нем, словно фейерверк в небе, по телу пробежала та же волна возбуждения, как и после смелых и решительных действий на пожарной вышке. К счастью, с Проссером, в отличие от любимой Наоми, Младшего ничего не связывало, так что остроту его ощущений не притупляли сожаление или сочувствие.