Краем глаза
Шрифт:
С большой сумкой, набитой куклами и книжками-раскрасками Ангел, Уолли первым пересек тротуар и поднялся по ступенькам крыльца.
Целестина следовала за ним, с дочерью на руках.
Девочка глубоко вдохнула, набрав полные легкие облаков.
— Держи меня крепче, мамик, а не то я улечу.
— Ты съела столько сыра и «орео», что они удержат тебя на земле.
— Почему нас преследует этот автомобиль?
— Какой автомобиль? — спросила Целестина и остановилась у первой ступеньки, огляделась.
Ангел указала на «Мерседес», припаркованный в сорока футах от «Бьюика». В этот самый момент водитель погасил фары.
— Он не преследует нас, сладенькая. Наверное, сосед.
— Могу я съесть «орео»?
— Ты одно уже съела, — ответила Целестина, поднимаясь по ступенькам.
— Могу я съесть сникерс?
— Никаких сникерсов.
— Могу я съесть «мистера Гудбара»?
— Не надо перечислять названия шоколадных батончиков. На ночь их не едят.
Уолли открыл входную дверь.
— Могу я съесть ванильную вафельку? Целестина вошла в подъезд.
— Никаких ванильных вафелек. Ты не сможешь заснуть из-за избытка сахара в организме.
Уолли последовал за ними.
— Может у меня быть автомобиль? — спросила Ангел.
— Автомобиль?
— Может?
— Ты же не умеешь его водить, — напомнила Целестина.
— Я ее научу. — Уолли шагнул к двери, доставая из кармана ключи.
— Он меня научит! — торжествующе сообщила матери Ангел.
— Тогда, полагаю, мы сможем купить тебе автомобиль.
— Я хочу тот, который летает.
— Летающих автомобилей не делают.
— Делают, делают. — Уолли открыл оба замка. — Но водить их могут лишь те, кому исполнился двадцать один год и у кого есть специальная лицензия.
— Мне исполнилось три.
— Значит, тебе придется подождать всего восемнадцать лет. — Уолли открыл дверь и отступил в сторону, вновь пропуская Целестину вперед.
А когда переступил порог, Целестина, повернувшись к нему, широко улыбнулась.
— Из машины в гостиную, легко и непринужденно. У нас будет немалая фора по сравнению с другими молодоженами.
— Я хочу пи-пи, — заявила Ангел.
— Совсем не обязательно всем об этом говорить, — одернула ее Целестина.
— Приходится говорить, если очень хочется.
— Все равно, без этого можно обойтись.
— Сначала поцелуй меня, — попросил Уолли. Девочка чмокнула его в щеку.
— Меня, меня! — воскликнула Целестина. — В конце концов, у невест есть свои права.
И хотя Целестина держала Ангел на руках, Уолли поцеловал ее в губы. Поцелуй вышел таким же сладким, но более коротким.
— Это толстый поцелуй, — прокомментировала Ангел.
— Я приду в восемь, к завтраку, — предложил Уолли. — Мы должны определить дату.
— Две недели — не слишком долгий срок?
— Я должна пописать раньше, — объявила Ангел.
— Люблю тебя, — сказал Уолли, а услышав от Целестины те же слова, добавил: — Я подожду в холле, пока ты не закроешься на оба замка.
Целестина опустила девочку на пол, и она побежала в ванную. Уолли вышел в холл и закрыл за собой дверь.
Целестина заперлась на один замок. Второй.
Постояла, пока не услышала, как дверь подъезда открылась и закрылась за Уолли.
Привалилась к двери, крепко держась за ручку, в полной уверенности, что, переполненная счастьем, взлетит к потолку, если отпустит ее, словно ребенок, наглотавшийся облаков.
В красном пальто и красном капюшоне, Бартоломью появился на руках долговязого, худого мужчины, который также нес перекинутую через плечо большую сумку.
Долговязый, похоже, представлял собой легкую добычу, руки его занимали сумка и ребенок, и Младший уже собрался выскочить из «Мерседеса», подбежать к долбящему Целестину сукиному сыну и выстрелить ему в лицо. С пулей в голове Долговязый тут же повалился бы на тротуар вместе с ребенком, и Младший смог бы пристрелить маленького паршивца, всадить в него для верности три, а то и четыре пули.
Остановила его сидевшая в «Бьюике» Целестина. Она, увидев, что происходит, могла перебраться за руль и умчаться. Двигатель-то работал: из выхлопной трубы вырывался дымок, тут же смешиваясь с туманом. Так что, действуя быстро, она могла спастись.
Он успел бы броситься за ней. Бегом. Застрелить в кабине. После одной пули, всаженной в долговязого и четырех — в Бартоломью, у него осталось бы еще пять патронов.
Но, с навинченным глушителем, пистолет годился только для стрельбы в упор. Миновав глушитель, пуля значительно теряла в скорости, а уж точность падала чуть ли не с каждым дюймом.
О точности его предупреждал молодой бандит без больших пальцев на руках, который передал ему оружие, лежащее в большом пакете из китайского ресторана, при встрече в церкви Святой Марии. Младший предупреждению поверил, потому что решил, что восьмипалого бандита лишили больших пальцев именно за то, что в прошлом он забыл сообщить клиенту ту же самую или не менее важную информацию, так что теперь он старался не упустить ни единой мелочи.
Разумеется, бандит мог сам отстрелить себе оба пальца, чтобы наверняка не попасть в армию и не отправиться во Вьетнам.
Так или иначе, если бы Целестине удалось скрыться, остался бы свидетель, а присяжные не приняли бы в расчет, что она — бесталанная сучка, рисующая китч. Она видела бы, как Младший вылезал из «Мерседеса», смогла бы, несмотря на туман, достаточно точно описать и его, и автомобиль. А он все еще надеялся решить все стоявшие перед ним задачи, не лишившись красивой жизни на Русском холме.
Снайпером он себя не считал. Прекрасно понимал, что попасть сможет, стреляя с самого близкого расстояния.