Краем глаза
Шрифт:
— Ломайте эту чертову дверь! — прокричал он.
Младший оставил входную дверь запертой, потому что в противном случае все выглядело бы так, словно он хотел облегчить им проникновение в квартиру, и у копов могли зародиться подозрения относительно всего остального.
— Ломайте эту чертову дверь!
После того, как эти идиоты дочитали газету или выкурили несколько сигарет, до них наконец дошло, что дверь придется высаживать. Получилось все достаточно драматично, почти как в кино, с громким треском ломающегося дерева.
Наконец они появились в дверях, с револьверами в руках, настороженные. От копов Орегона, толпившихся у пожарной вышки, они отличались только формой. А лица, суровые, подозрительные, остались такими же.
И если бы из-за их спин выглянул Ванадий, Младший выблевал бы не только содержимое желудка, но и все внутренние органы, все кости, пока под кожей не образовалась бы абсолютная пустота.
— Я подумал, что в доме грабитель, — простонал Младший, понимая, что нельзя выкладывать все сразу, иначе выглядеть это будет так, словно он отрепетировал эту сцену.
За копами, разошедшимися по квартире, появились фельдшеры, и Младший разжал пальцы, вцепившиеся в посудное полотенце.
Через минуту или две вернулся один из копов, присел рядом с фельдшерами, которые перевязывали Младшему ногу.
— Грабителя нет.
— Я думал, что был.
— Нет даже следов взлома. Младший выдавил сквозь гримасу боли:
— Несчастный случай.
Коп поднял пистолет двадцать второго калибра, просунув карандаш под предохранительную скобу у спускового крючка, чтобы не стереть отпечатки пальцев.
— Мой, — Младший кивнул в сторону пистолета. Брови удивленно взлетели вверх.
— Вы ранили себя?
Младший попытался изобразить печаль:
— Думал, что кто-то ходит. Обыскивал квартиру.
— Вы выстрелили себе в ногу?
— Да, — ответил Младший, едва удержавшись от добавления: «Тупица безмозглый».
— Как это произошло?
— Нервы, — ответил Младший и взвыл от боли, когда один из фельдшеров продемонстрировал свою садистскую сущность, скрывающуюся под личиной ангела милосердия.
Еще двое полицейских появились из кухни, завершив осмотр квартиры. На их лицах читалась насмешка.
Младшему ужасно хотелось их перестрелять, но он сказал:
— Возьмите его. Оставьте у себя. Уберите его отсюда к чертовой матери.
— Вы про ваш пистолет? — спросил присевший рядом с ним коп.
— Я больше не хочу его видеть. Ненавижу оружие. Господи, как же больно.
«Скорая помощь» доставила его в больницу, там его сразу же положили на операционный стол, и он на какое-то время провалился в блаженное небытие.
Фельдшеры привезли в больницу и отстреленный палец, поместив его в пластиковый контейнер, найденный в буфете. Младший знал, что больше он не будет хранить в нем остатки супа.
Но бригада хирургов, при всем своем мастерстве, не смогла пришить палец на место: сильнейшие повреждения ткани не позволяли соединить вновь тоненькие косточки, нервы и кровеносные сосуды.
Так что шов сформировали над клиновидной костью, практически полностью лишив Младшего большого пальца. Его такое решение хирургов только порадовало, потому что успешное восстановление пальца означало бы катастрофу.
В пятницу утром, 10 сентября, через какие-то пятьдесят с небольшим часов после самострела, он вновь отлично себя чувствовал и пребывал в прекрасном расположении духа.
С радостью подписал полицейский бланк, аннулирующий разрешение на хранение пистолета, купленного им в конце июня. В городе действовала программа по переплавке конфискованного или добровольно сданного оружия в детали сельскохозяйственных машин, ксилофонов и хомутов для дренажных труб.
И к 23 сентября призывная комиссия (уйдя с работы в диспансере лечебной физкультуры, Младший лишился брони и подлежал призыву в армию), в связи с несчастным случаем и хирургическим вмешательством, согласилась перенести дату нового медосмотра на декабрь.
Младший полагал потерю пальца печальной, но необходимой, поскольку она обеспечила ему надежную защиту от милитаристов, правящих этим миром. С врачами и медсестрами он шутил, поминая свою травму, и вообще держался молодцом, чем всем очень даже нравился.
В конце концов, при всей своей трагичности, потеря пальца не стала самым ужасным происшествием, выпавшим на его долю в тот год.
Процесс выздоровления высвободил ему много времени для медитации. Он так наловчился сосредотачиваться на воображаемой кегле для боулинга, что отключался от всего остального. Настойчиво звонящий телефон не мог нарушить его транса. Даже Бобу Чикейну, который вроде бы знал о медитации все, не удавалось заставить Младшего услышать его голос, когда тот оставался один на один с кеглей.
Хватало ему времени и для поисков Бартоломью.
Еще в январе, получив разочаровывающий отчет Нолли Вульфстэна, Младший решил, что частный детектив не пожелал выполнить поручение с должным усердием. Заподозрил, что Нолли столь же ленив, сколь и уродлив.
Под вымышленным именем, прикидываясь, что хочет усыновить ребенка, Младший навел справки в нескольких организациях, занимающихся этими вопросами так же, как в государственных учреждениях. И выяснил, что Вульфстэн говорил чистую правду: все документы, касающиеся усыновления, помечались грифом «секретно», ради защиты настоящих родителей, и добраться до них не представлялось возможным.
Ожидая, пока интуиция подскажет ему новый план действий, Младший продолжил поиски Бартоломью с помощью телефонного справочника. Только не Спрюс-Хиллз и соответствующего округа, а Сан-Франциско.
Город занимал площадь, равную сорока шести квадратным милям, так что перед Младшим стояла нелегкая задача. В городской черте проживали сотни тысяч людей.
Хуже того, люди, усыновившие ребенка Серафимы, могли жить и в любом из девяти округов района Залива. Предстояло просмотреть миллионы телефонов.