Краса гарема
Шрифт:
Ремонтер Сермяжный выругался. Откуда Охотников знал эти хитрые тайные узлы, ведомые очень немногим? Неужели научился, пока сидел в яме у…
Сермяжный досадливо покачал головой. И как это ему в голову не пришло, что грозит опасность, когда Охотников только начал свои чертовские игры с веревкой? Нет, пожалуй, Свейский появился вовремя. Именно его вопль ошеломил Охотникова и заставил выпустить веревку. После этого развязаться человеку знающему было раз плюнуть, но если бы хозяин дома не разжал рук…
Сермяжный опять чертыхнулся и передернул плечами. Вечер оказался прохладен, а он явился к Охотникову без плаща, и сейчас ремонтера пробирал озноб. Пожалуй, можно было отправляться восвояси, но некое неведомое чувство подсказывало, что нужно еще немного подождать.
Минуло около часу, и вдруг темные окна дома осветились. Вспыхнул огонь и во дворе. Серой тенью скользнул Сермяжный к забору и припал к нему всем телом. Он легко отыскал удобную щель, через которую видно было, что происходит во дворе, тем паче что там стояли несколько человек с факелами. Выглядели полуночники так, словно их силком подняли с постелей и они никак не возьмут в толк, что происходит. Честно говоря, Сермяжный тоже был в немалом затруднении.
– Ехать кто-то куда-то собрался? – пробормотал он, видя, что открывают двери конюшни и оттуда выводят четырех лошадей: двоих оседланных, двоих взнузданных, коих всадники, наверное, хотели вести в поводу, а это значило, что они намеревались долгое время скакать без отдыха.
Как только лошадей вывели во двор, на крыльце появилась группа людей. Сермяжный немедленно разглядел Охотникова и Казанцева в дорожных плащах. Их сопровождали явно растерянные Свейский и мать Охотникова, которая принималась то всхлипывать, то причитать:
– Да что ты, Васенька, поспешник такой?! Я-то думала… я-то надеялась… чаяла, погостишь хоть недельку, отдохнешь, отоспишься, с визитами поездим, на балах покажешься… А ты?!
«Куда он это вдруг?!» – изумленно подумал Сермяжный.
– Маменька, простите Христа ради, но ехать я должен, причем чем скорее, тем лучше, – послышался голос Охотникова, и был он столь непреклонен, что Прасковья Гавриловна мигом сменила тон и заговорила с полной покорностью судьбе:
– Ах, ну коли нужда такая приспела, конечно, поезжай. Жаль, не дал ты мне времени собрать гостинчик для Олечки, сестрицы твоей…
Сермяжный насторожился.
Сестра Охотникова… вроде бы он еще при знакомстве упоминал, что сестра его в Санкт-Петербурге живет. Неужели он едет к ней? Но с чего бы? И почему его сопровождает Казанцев?
Да нет, быть такого не может. Наверняка у Охотникова есть еще сестра, где-нибудь поближе.
В эту самую минуту до Сермяжного донесся голос Свейского:
– Вы, Василий Никитич, сколь долго в столице пробыть намерены?
– В зависимости от дел, – уклончиво ответил Охотников.
– Ежели сыщется время у вас или у вас, Александр Петрович, не откажите исполнить просьбу мою и разузнать для меня о покупке дома где-нибудь в хороших местах. На Литейном или где-то поближе к Невскому. Чтоб не на самой толчее, но и не на окраине.
– Я это дело зятю поручу, – согласился Охотников. – Он у меня большой знаток продажи недвижимости в Петербурге. Истинный дока!
Сермяжный встрепенулся. Петербург! Слово сказано! Итак, Охотников ни с того ни с сего сорвался в Петербург! Значит, он решил пренебречь приглашением, которое Сермяжный ему доставил. Почему? Струсил? Спасает свою шкуру бегством? Или тут есть иная причина, которую Сермяжный понять не в силах?
Нужно сообщить о случившемся человеку, которому он служит. Сообщить как можно скорей!
Тем временем Охотников, расцеловавшись с матерью, и Казанцев, приложившись к ее ручке, сели верхом, подобрали поводья и направились к воротам, которые были уж отперты.
– Смотрите же, маменька, – громко, перекрикивая стук копыт, наказывал Охотников, оборачиваясь к Прасковье Гавриловне, – будьте осторожны. Собак с цепи спустите, пусть денно и нощно сторожа у ворот и всех калиток стоят. Держите в готовности человека, чтобы в случае чего немедля послать за приставом. Не вредно будет и прислугу вооружить. Сами без охраны за ворота ни шагу! И вы, Свейский, будьте осторожны. От моего врага всего на свете можно ожидать. Всяческой подлости.
– За меня не тревожьтесь, – ответил Свейский, – и за матушку будьте спокойны. Я, пока всех дел своих в Москве не решу, за Прасковьей Гавриловной приглядывать стану, да и потом позабочусь, чтобы она опасности не знала.
– Спасибо, дорогой друг! – крикнул Охотников, посылая коня рысью и придерживая узду запасной кобылки. Следом молча, лишь махнув Свейскому на прощанье, поскакал Казанцев.
– Храни вас Бог! – срывающимся голосом проговорила Прасковья Гавриловна и заплакала.
Свейский обнял ее и повел в дом.
Сермяжный жадно ловил всякое слово и всякое движение.
Всадники скрылись в ночи, и вскоре стих топот копыт их лошадей. Ворота и все двери были заперты, злобные меделянские кобели спущены с цепи. Ретивые псы немедленно зачуяли чужака и с громким лаем бросились к тому месту, где таился Сермяжный, так что он почел за благо как можно скорей унести ноги и раствориться во тьме сырой и прохладной майской ночи.
…Постепенно Марье Романовне стало казаться, будто в ее теле не осталось ни единой жилочки…
Такого она никогда не испытывала. И как ни противились ее ум, сердце и душа, плоть им не подчинялась. Разнеженная предательница плоть не хотела внимать голосу рассудка. Она жаждала наслаждения.
Все располагало к наслаждению, и только к нему, особенно едва слышная мелодия, которая назойливо звучала где-то неподалеку. Сначала она казалась Маше невнятно-заунывной, но постепенно в ней вырисовалось четкое повторение одних и тех же слов:
– Ялиль, ялиль, хабиби ялиль, хабиби ялиль, ялиль, ялиль…