Красавчик Саша
Шрифт:
Французское правительство, правда, категорически отказывалось превращать эти бумаги в звонкую монету — во франки. Однако Саша упорно надеялся этого каким-то образом все же добиться (не успел — непременно добился бы), и тогда он стал бы феноменально богатым человеком, ибо у него скопилось просто несметное количество этих венгерских бумаг, если не все.
Не исключено, что он воображал себя будущим королем или даже президентом Венгрии. Так или иначе, Венгрия и венгры в тот период жизни имели, видимо, для Александра Стависского глубоко символическое значение.
Может, есть какая-то связь имежду этим и тем, что Саша озолотил нескольких венгерских эмигрантов (отнюдь не политиков — людей, исключительно связанных с искусством)? Совсем не исключено. Но многие французы были в бешенстве. Эта непонятная щедрость по отношению к несчастным венграм их весьма раздражала.
А вот Алекс, став владельцем мюзик-холла, был счастлив. Можно дать еще и такое объяснение. Стависский ностальгировал, как видно, по той поре, когда, бросив лицей, занялся театральной антрепризой, арендуя с дедушкой Абрамом театр на Елисейских Полях.
Спектакль «Катенька» не принес желанных сборов. Собственно, можно сказать, что он понравился публике, но только не окупился.
Однако Стависский и не думал унывать и ничуть, кажется, не сожалел, что вложил в спектакль колоссальные суммы.
Он только неудержимо радовался, что певичка Рита Георг, благодаря «Катеньке», уже не нищая эмигрантка и ведет теперь абсолютно безбедное существование.
И вообще ему очень даже нравилось быть владельцем мюзик-холла на авеню Ваграм. Нравилось, и все тут!
Но — надо сказать — в последние месяцы своей жизни Саша все же стал жаловаться (знаю об этом со слов моего друга журналиста Джозефа Кесселя, приятельствовавшего со Стависским), что заведение на авеню Ваграм, при всей своей сногсшибательности, забирает у него слишком много денег. Но Алекс содержал мюзик-холл до самого конца — свое детище не бросил, хотя для его афер никакого реального значения оно не имело.
Вот газеты — дело другое.
Вообще образ жизни Александра Стависского, надо сказать, изумлял, потрясал, производил необычайное впечатление, но вместе с тем еще в некоторых отношениях и оскорблял многих французов. И дело тут — не только в мюзик-холле на авеню Ваграм, венграх и спектакле «Катенька».
Стависский даже если он во время ужина просил подать стакан воды (спиртного Саша не употреблял; только попадая в русский ресторан, не мог устоять пред водкой с грибками да пикульчиками), то давал чаевые не менее чем стофранковой купюрой, а часто и более.
Кстати, в течение девяти лет (с 1925 до конца 1933 года) Саше приходилось не один раз объяснять, оправдываясь пред согражданами своими за свою немыслимую, непомерную щедрость, которая на многих наводила столбняк. И говорил он во время подобных самооправданий примерно так (привожу один из вариантов, а отвечал он каждый раз по-разному — обожал экспромты):
— Да, в самом деле, я все время раздаю, но только при этом я ведь не теряю, а наоборот, вкладываю и, значит, в итоге приобретаю.
Раздел девятый
1933 год
Конец октября
ПАРИЖ. «КАФЕ ДЕ ПАРИ»
ГРАФ ДЕ ЛЯ РОКК И ПРЕФЕКТ КЬЯПП
Председатель «Огненных крестов» граф Жан-Франсуа де ля Рокк и префект Парижа Жан Кьяпп, два самонадеянных коротышки, обедали в «Кафе де Пари». Когда было покончено с кофе и ликером, граф де ля Рокк шепотом осведомился, не выпуская сигары из-под своих насквозь продымленных зубов:
— Господин префект, что там готовится в Байонне? Я только слышал, что ваш еврейчик Стависский мотается туда чуть ли не каждый день. Знаю и то, что пару-тройку раз он ездил туда с вами, а разок брал в Байонну и барона Аарона Гольдвассера. Говорят о каком-то банке, который будто бы Стависский открыл в Байонне. Не понимаю: неужели этому проходимцу дали открыть свой банк?
— Дорогой граф, досточтимый господин полковник, — торжественно и мрачно начал Кьяпп, — у Стависского действительно, есть теперь свой банк. Сейчас я вам поведаю одну чрезвычайно занятную историю. Ежели ваша лига сумеет ее с умом использовать, то в жизни Франции могут произойти весьма отрадные перемены.
— Я — весь внимание, господин префект, — кратко ответствовал граф де ля Рокк: с громадным нетерпением и большими ожиданиями жду вашего рассказа.
— Слушайте же, друг мой. — Кьяпп сильно, долго, с наслаждением пыхнул крепчайшей сигарой, затем вздохнул, отложил ее в сторону и начал свое повествование: — Собственно, сюжетец, дорогой граф, завязался в 1931 году, то бишь два года назад.
Как вы прекраснейшим образом осведомлены, когда монархия в Испании пала, то к нам во Францию бежали весьма и весьма многие представители тамошней знати. Тут-то Байонна и стала настоящим городом грандов, новой столицей Испании.
А гранды привезли с собою в Байонну все свои фамильные драгоценности. Продавать их они никоим образом не собирались, но зато соглашались отдавать в залог. В общем, нужен был ломбард с солидным капиталом. Прослышав об этом, в Байонну и примчался наш Стависский — человек, который мог бы украсить виселицу в любой стране.
— А, так месье Александр открыл в Байонне ломбард? Но это все-таки еще не банк, — с облечением вздохнул главный фашист Франции.
— Дорогой полковник, — горестно молвил Кьяпп, — сначала это был действительно только ломбард. Но Стависскому его оказалось мало, и он открыл в Байонне — через подставных лиц разумеется — банк «Муниципальный кредит». И каким-то образом сумел влюбить в себя самую верхушку байоннского чиновничества. Деньги на открытие ломбарда дал городской банк — директор был «заинтересован». Мэрия выдала патент — мэр тоже был «заинтересован».
— Ну, что это за чудовище такое! И что мы за продажные сволочи! — в сердцах крикнул граф де ля Рокк, который, надо откровенно признать, мало отличался от байоннской администрации.
— Дорогой граф, — стараясь говорить как можно мягче, продолжал Кьяпп. — А я ведь только приступил к изложению с самого начала чудовищной, грандиозной аферы. Слушайте далее.
В окрестностях Байонны Стависский, и опять же через подставных лиц, вдруг спешно построил заводик по производству бижутерии, и вот с какою дальнею целью.