Красавчик Саша
Шрифт:
Адвокат начал советовать, дабы Пига незамедлительно сдался полиции, и обещал непременно найти для него отличного адвоката. Кроме того, Боннэр говорил, что в Шамони Пига никоим образом не должен возвращаться, то бишь адвокат пробовал прямо подтолкнуть явившегося к нему посланца на то, чтобы он бросил Стависского на произвол судьбы.
Когда Пига с возмущением отказался, Боннэр стал просить его, чтобы тот хотя бы сообщил ему телефон шале, где скрывался Саша. Пига ответил, что никак не может пойти на это. Он чувствовал себя оскорбленным.
И тут, умело изобразив заботу о Стависском и знание жизни, адвокат заметил:
— Месье Пигаглио, а если с вами что-нибудь случится? Как быть тогда? Саша ведь останется запертым в этом шале и погибнет. Послушайте, вы же не хотите способствовать его смерти?
Это рассуждение подействовало, и Пига сообщил телефон. Он еще подумал при этом: «Боннэр ведь друг и защитник Стависского. Притом он стольким обязан Саше. Тот ведь в свое время полностью оплатил его депутатскую кампанию, и Боннэра не один уже год бесплатно обшивают Сашины портные. В общем, адвокату вполне можно сказать. Он-то уж никак не предаст».
Впоследствии Пига был твердо убежден, что предал Сашу именно адвокат Боннэр, раскрывший перед определенными кругами тайну убежища Стависского. Себя же самого Пига обвинял исключительно в недомыслии (трагическом, правда), но никак не в измене патрону.
Еще он поминал потом, что Боннэр специально удалил Сашу из Парижа, дабы изолировать его, чтобы тот ничего не смог предпринять для своего спасения. И Саша, опустившийся, загнанный, сидел в Шамони и лишь из газет узнавал, как ширится и растет его травля. Но сделать для своего спасения, находясь в Шамони, он, понятное дело, ничего не мог.
Итак, Пига впоследствии обвинял адвоката и депутата Боннэра в злокозненном и в заранее спланированном умысле, направленном против его клиента.
Да, вероятнее всего, Боннэр, несмотря на то что Саша оказал ему массу благодеяний и помог пропихнуться в депутаты, возглавив третий арандисман [13] Парижа, решил в критический момент более не быть должным и «завалил» Стависского, дабы тот не мог более мешать тем, кто организовал его травлю.
Также борьба Саши за себя могла привести к тому, что достопочтенный адвокат и депутат бесконечно упал бы в общественном мнении и оказался втоптанным в грязь. Если бы вдруг всплыло, что предвыборную кампанию Боннэра оплатил Саша (а он мог бы запросто доказать сие), это было бы чрезвычайно печально для репутации респектабельного юриста. Вот Боннэр и решил нейтрализовать Стависского — во имя сохранения уважения к себе.
13
Район.
Позднейшая приписка:
В своем предвыборном воззвании негодяй Боннэр, между прочим, писал: «Моя программа — довольно политических принципов. Прежде всего честность!»
А ведь это Пига был тем, кто в бешеной спешке вывез Стависского из Парижа в Шимони. Он даже не задумывался тогда, что способствует этим погибели своего патрона. Охранник у Саши был, видимо, вполне преданный ему человек, но тугодум. Слишком поздно Пига понял, что адвокат Боннэр — предатель.
Ж.С.
24 марта 1967 года
г. Париж
Покинув Францию, мадам Арлетт отправилась в Штаты и устроилась на Бродвее во французское казино (пела там в хоре). Быстро вышла в Нью-Йорке замуж, но практически сразу же и развелась. Не смогла.
Трудно было быть ей с кем-то после Алекса, сумашедшего, немыслимо щедрого, благородного, изысканного, умного, предусмотрительного и неизменно преданного.
А парижской полиции до Арлетт Стависской уже, собственно, не было ровно никакого дела. Однако за ней, надо сказать, все же периодически послеживали. На всякий случай. Так что перепетии ее судьбы довольно долго были вполне в поле зрения парижской полиции.
Впоследствии мадам Арлетт пыталась вернуться в Париж. Она открыла на бульваре Клиши дамский магазин «Фриволите», но затем опять уехала в Нью-Йорк и опять вышла замуж.
Потом у экс-Стависской как-то вырвалось один раз, что для нее существовал и существует на свете лишь один мужчина — Александр Стависский. Бросила это мадам журналистам, очень уж досаждавшим ей вопросами касательно отношений ее с Сашей, будучи в неописуемом гневе, не сдержавшись. Как правило, она предпочитала не распространяться ни перед кем о том времени, когда была госпожей Стависской (Александр) и самой великолепной женщиной Парижа.
Забыть же эту самую потрясающую пору своей жизни она вряд ли смогла, ведь Александр возвел ее на совершенно необычайную высоту и окружил просто запредельными преданностью и вниманием. Счастье было невероятным, абсолютным, но таким кратким, промчавшимся со скоростью просто неимоверной.
Едва Арлетт перевалило за тридцать, как для нее все и навсегда было кончено.
Александр из-за детей просто с ума сходил, трясся над ними, но особенно обожал он сына.
О Мишель мало что известно, а вот Клод и ныне вполне здравствует, хотя живет весьма неприкаянно (одно время был даже бездомным).
Особенно тяжко пришлось Клоду сразу после того, как Алекс погиб, тогда ему исполнилось только восемь лет. И стало его сопровождать клеймо «сына преступника». Пережить это оказалось не просто.
Всю юность мальчишка фактически промотался по психиатрическим клиникам, остался навсегда несчастным и задерганным, но любви к отцу своему, как видно, не растерял.
Более того, Клод буквально боготворил и до сих пор боготворит Сашу. Кстати, он даже пишет воспоминания под громким названием «Я — сын Александра Стависского» — сведения у меня самые верные.
Арлетт же сделала, уже будучи в Америке, одно краткое, но весьма любопытное признание: «Правду о нем знают только два человека — я и мой сын». Что она имела в виду? Полагаю, следующее: только два человека в полной мере ощущали, какой Алекс был замечательный, щедрый, любящий и добрый — жена и сын. Только они и знали его по-настоящему.