Красавица и генералы

Рыбас Святослав Юрьевич

–  Поручик доставил нам, господа, трогательное послание, - умиротворяюще протянув руку с поднятой кистью, произнес отец Киприан. - Не будем ворошить тлеющих углей, ибо наш удел - найти силу в единении, что всегда было среди защитников святой Руси.

И отец Киприан, возвысив голос, принялся читать листовку:

–  "Еду в чужой земле на телеграфную станцию нашего корпуса, находящегося в непрерывном упорном бою с отборными германскими силами. Много братских могилок с некрашенными пока крестиками встречается вблизи избитых шоссейных дорог у подошв высоких гор. Оне покрыты белым саваном только на крещенье выпавшего снега. И искрится этот чистый саван под холодными лучами ясного солнца лучше, внушительнее серебряной

парчи, какой покрываются в родной земле гроба наших знатных и богатых лиц, память о которых исчезает с этим последним шумом последней земной чести. - Голос священника задрожал. Так и должно быть. - Отец Киприан оторвался от чтения, оглядев офицеров, и продолжал: - Ведь эти серые герои, скромные могилы которых вы встретите по всем громадным фронтам, и в родной Руси, и за ее пределами, в эту небывалую в истории по ужасам и размерам смерти войну, - ведь эти сверхъестественно терпеливые мученики исполнили в высшей степени величайшую заповедь Христову: они оставили все родное, все самое близкое сердцу; они из послушания не за страх, а за совесть и с таким подъемом геройского духа, какой едва ли имеют в своем истрепанном сердце многие интеллигенты, твердо, бодро, весело пошли в смертный бой за родную Русь с одним девизом: победить или умереть и принести искупительную жертву за себя и за все наши общие согрешения. Слышится над этими скромными могилами из глубины души выливающиеся: покой, спасе наш, с праведными рабы твоя, презирая яко благ прегрешения их. Слышится, но далеко не везде. Много могил, где не раздавалось это надгробное рыдание. Все их нельзя обойти военным священникам. Зато еще более действенные обращения несутся к праведному судии от этих могилок и слышится от них свидетельство: "Я стал жертвою, и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался... А теперь готовится мне венец правды". А из святой книги откровения судеб припоминается туманная для плотского, но понятная для тонкого чувства картинка. - Отец Киприан торжественно заревел: - "Души убиенных... и даны были каждому из них одежды белыя и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудинки их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число".

В канцелярию вошел Свентицкий, отец Киприан поднял руку н не остановился. Командир взглядом показал Рихтеру: неужели я вижу тебя?!

"... еду дальше по замерзшим кочкам избитой мостовой. Навстречу несутся и усиливаются дружные голоса. Идет наше пополнение. Все как один в шинелях с иголочки, со свернутыми через плечо зеленоватыми палатками, в новых сапогах, с грозными для врага блестящими концами острых штыков на перевес новых винтовок. Серые папахи молодецки надеты набекрень. Идут стройно в ногу длинными колоннами. Впереди каждой части маршируют молодые офицеры. Идут в такт марша одушевленно, радостно - громко поют..."

Свентицкий подошел к Рихтеру, обнял его.

Священник продолжал читать:

–  "Чему они радуются? Что их одушевляет? Вслушиваюсь и не могу без благоговейного волнения слышать это могучее согласное пение и видеть эту картину. Они идут на смену павшим. Они видят по сторонам эти братские могилы. Они слишком ясно сознают, что и многим из них, быть может, чрез несколько дней, после таких же смертных боев, придется лечь костьми в чужой земле за родную землю да за братьев по вере, по завету Христову. В этом-то глубоком сознании величайшего долга так дружно, громко и радостно поют :

Горные вершины,

Я вас вижу вновь,

Карпатские долины,

Могилы удальцов!

..................................

Победим мы или ляжем

Все за родину свою!"

–  Ну что, господа? - бодро произнес Свентицкий по окончании чтения. - В нашем отряде событие! Вы уже поздравили поручика? Святой отец, не знаю, что вы там читали, но вы нашли подходящие моменту слова.

–  Господь милосерд к защитникам веры, - ответил священник.

Командир и священник обменялись понимающими взглядами, давая друг другу понять, что выполняют обязательный ритуал, без которого отряд рассыпался бы в прах.

4

Шел июль пятнадцатого года.

По телефону кодом была передана телефонограмма: "Небо - куча - каша тело".

Ее несложно расшифровать, достаточно поглядеть в таблицу кода, где значилось:

небо - с наступлением темноты;

куча - полк;

каша - атаковать противника;

тело - всем частям сохранять особую бдительность.

Шифровальщики быстро придали телефонограмме вполне житейский смысл: "На небо взлетит куча каши из тел".

Вообще авторы кода отличались мрачным взглядом на текущие события, в условных словах сквозил невеселый юмор: чаша - пехота, рана - артиллерия, кофе - в виду усиления противника, вера - оборонять...

5

Командир батареи капитан Александров получил от командира первого дивизиона 48-й артиллерийской бригады приказ пристреляться по деревне Задворье и во избежание могущих быть несчастных случаев и для точности пристрелки распорядился правому наблюдателю, прапорщику Лисичкину, перейти в ротный окоп и оттуда корректировать стрельбу. Однако несчастья избежать не удалось, виной всему был какой-то злой рок.

Погода стояла ясная. Метеосводка указывала: тепло, переменная облачность, преимущественно кучевая форма, местами короткие дожди, небольшой ветер северной четверти.

Капитан Александров имел наблюдательный пункт на ветвях старого дуба, где устроили площадку и расчистили обзор. Впрочем, ни с этого, ни с других наблюдательных пунктов деревня Задворье видна не была. Александров измерил по карте дистанцию до реки у юго-восточной части Задворья и, определив, что попадание в ротные окопы может происходить при прицеле 73-75, начал пристрелку с прицела 90, стреляя все время одним орудием.

Александров выделялся хладнокровием, еще в самом начале войны во время дуэли с германскими артиллеристами он отличился перед нижними чинами: заряжающий не смог открыть затвор орудия и в растерянности обратился к офицеру.

–  Да ты сходи за масленкой и смажь! - велел Александров.

И под огнем была найдена масленка, смазано, что нужно, и продолжен бой.

К пристрелке по Задворью Александров отнесся серьезно, имея при орудии опытного артиллериста штабс-капитана Статкевича. Тот любил свое дело и делал его с изяществом даже при отражении конных атак на батарею, когда трубка ставилась на "картечь" и выжидалось приближение живой цели.

Прапорщик Лисичкин, получив от капитана Александрова распоряжение корректировать атаки, перешел в окопы девятой роты Очаковского полка.

В окопах стояла вонь. По брустверу были разбросаны патроны, за окопами - патронные цинки, грязные котелки, заношенное белье. Прапорщик указал унтер-офицеру, что колья заграждения-березовые белые, сильно демаскируют линию огня.

–  Оно верно, ваше благородие, - сказал унтер-офицер. - Да разве все колья можно покрасить?

Артиллерист представлял более образованный, нежели серая пехота, род войск, но не нашелся что ответить.

–  Где-то рядом отхожее место? - спросил он.

–  Никак нет, отхожих мест здесь не имеется, - сообщил унтер. Обходимся кто как.

Для передачи донесений Лисичкин установил связь телефоном: от станции, находящейся постоянно на правом наблюдательном пункте, провел провод в штаб полка, где и поставил свой телефон; а сведения передавал телефоном девятой роты, соединенным со штабом. Всего до батареи донесения Лисичкина проходили через пять телефонов.

На первый выстрел Лисичкин передал: "Нормальный. Влево на двадцать саженей".