Красавица и генералы
Шрифт:
Она не удивилась, увидев перед собой Сашину мать, сумрачно глядевшую на нее тяжелым, тусклым взглядом. "Пришла убить", - подумала Нина и вдруг по своему поведению, по своему нежеланию объясняться поняла, что и она не умеет жить, не умеет искать примиряющее начало, что ей легче идти на смерть. И она улыбнулась Сашиной матери и спросила:
– Хотите мне отомстить?
– Ему отрезали ногу, - сказала Елена Федоровна тяжело-спокойным голосом.
В руках она держала большой коричневый ридикюль. Что в нем? Елена Федоровна произнесла одними губами какое-то слово, посмотрела направо, потом налево и стала подступать к Нине.
Снова закричал раненый.
Сердитая
Сестра вдруг вернулась и спросила у Сашиной матери:
– Вы к кому?
– Это ко мне, - сказала Нина.
Елена Федоровна остановилась, опять повернулась к лежавшим справа и слева юношам и произнесла:
– Вот они объединились во имя спасения отечества, - почти дословно повторив призыв объявлений Добровольческой армии. - Мне сказали, что здесь нужны помощницы... Я пришла помогать.
Ее взгляд говорил, что она прощает Нину. И ненавидит, и прощает. Это было так же непостижимо, как и кровавая жизнь.
Все непостижимо. Казаки слышать не хотели о том, чтобы воевать.
Чернецов погиб.
Партизанские дружины калединцев истаивали. Все ярче краснела кровь на снегу, теснее сжималось полукольцо вокруг Новочеркасска и Ростова.
Постепенно наладилась деятельность привокзального лазарета во многом благодаря энергии и бескорыстию Нины. Ее имя стало известно, называлось членами Войскового правительства как пример безответной преданности, а в "Донской волне" напечатали статью с ее портретом. Со всех сторон Нина слышала: "Если бы все вели себя так же!.." Ее приглашали на вечеринки, где царило молодое веселье, пили цимлянское и кахетинское, пели романсы и танцевали. Она познакомилась со светло-русым капитаном Корниловского офицерского полка Ушаковым. Он был легко ранен под Таганрогом и сейчас выполнял миссию связи при войсковом атамане. В отличие от многих беженцев Ушаков не говорил об ужасах, грабежах, изнасилованиях, о которых, наверное, мог бы поведать, так как пробирался на Дон под видом солдата-фронтовика в кипящей массе, навидившись всякого. Когда один пожилой мужчина красочно описывал, как у него на глазах выбросили из вагона на штыки старика и увели куда-то молодую жену переодетого ротмистра, Ушаков сел к пианино и заиграл русский гимн. Все замолчали, многие осуждающе на него поглядывали. Рассказчик попытался продолжить повествование о своих злоключениях, он был деятелем министерства продовольствия, либералом, и на его тучном красноватом курносом лице с рыжеватой эспаньолкой отразилась насмешливо-пренебрежительная мысль, которую он подумал об игре капитана.
– Не хотите нашего, можно французский, - сказал Ушаков и заиграл другое.
Медлительную отечественную музыку сменила напористая "Марсельеза", прозвучавшая как насмешка над деятелем. В гимне союзной Франции звучала и французская революция.
Капитану Ушакову двадцать семь лет, у него хорошее лицо, немного скуластое и открытое. Усы подстрижены по-английки коротко, на груди боевой орден Святого Владимира с мечами на черно-красной ленте. Он закончил Павловское училище, не раз видел государя императора, нес караул в Зимнем дворце и служил в гвардии. Танцуя с ним, Нина слушала истории из жизни юнкеров-павлонов, которые он рассказывал без малейшей улыбки.
– Во время вечерней переклички ротный что-то говорит фельдфебелю, а тот объявляет: "Послезавтра
Нине весело. Беззаботные лихие юнкера, один из которых так ладен и уверен в себе, кажутся ей реально существующими. Она не помнит и не хочет думать, что большинство из них убиты за три с половиной года войны.
Нину пытались пригласить другие кавалеры, цыганистый вислоносый есаул, изящный молодой человек с бело-синим университетским значком, богатый купец Посполитаки, похожий на итальянского графа. Но ей было интересно с Ушаковым, и он снова кружил ее, рассказывая новые истории.
Вот маленький павлон едет в трамвае и вдруг на остановке видит, что поднимается отставной генерал. Что делать? Маленький павлон уже усвоил, что в училище при входе офицера первый его увидевший командует: "Встать, смирно!" И в тот же миг, как генерал стал отодвигать дверь, павлон вскочил, взметнул руку к козырьку и гаркнул: "Встать, смирно!" Генерал остановился с открытым ртом н только пальцами перебирал по борту пальто. За генералом вошел кондуктор. Он одной рукой отдал честь, другой дернул за шнур звонка, и трамвай остановился. Все мужчины в трамвае встали, дети заплакали, женщины заохали. Порядок рухнул.
И снова они танцуют. Она смеется, голова кружится от цимлянского, музыки и чего-то ускользающего, милого, настоящего.
Он любил довоенное, навсегда канувшее. И она вспомнила народный дом, молодых заводских и рудничных служащих, что-то объединяющее, сильное, сильнее чего уж потом не было.
Ушаков рассказывал о караулах в Зимнем: великаны - кавалергарды в медных блестящих кирасах, бородатые казаки в меховых шапках времен 1812 года, с белыми султанами, а пожилой унтер устроился на скамейке, разложил круглые жестянки с красным и черным гримом и гримирует каждого солдата, все они делаются румяные и совершенно похожие друг на друга.
Нине хорошо рядом с Ушаковым, она перестала думать, что надо работать, хлопотать и добиваться еще более прочного положения.
Она видела, что Ушаков с павловскими историями и дерзким, самоуверенным отношением к ее кавалерам стремится завладеть ее вниманием, и с удовольствием принимала ухаживания бывшего гвардейского офицера, мысленно награждая его душевным благородством и всеми достоинствами героя. В его поведении она не заметила попыток загримироваться, наложить на себя румяна храбрости и веселья.
Ушаков проводил Нину до гостиницы, и она простилась с ним, сделав вид, что не замечает его красноречивого взгляда. В окно ей было видно, как он шагает по заснеженной брусчатке, спокойный, твердый, будто ничего не чувствующий. "А если мы больше не встретимся? - подумалось ей. - Он уйдет, как Григоров и Макарий?"
И она догадалась, чем привлекает ее Ушаков: он любил свою юнкерскую юность, тогда как вокруг Нины слышалась только злоба, ненависть и горечь.
На следующий день Ушаков приехал на вокзал ознакомиться с развернутым лазаретом и произвел на врачей хорошее впечатление рассказами о своих ранениях в сентябре четырнадцатого и июле шестнадцатого и уважительным отношением к военным медикам. Сердитая сестра стремилась попасть ему на глаза и приторно улыбалась.