Красавица и Ректор: расколдовать любой ценой

Солейн Анна

Что?

— Я догадывалась, — ляпнула я.

Ректор раздраженно дернул круглым пушистым ухом, как будто отгонял назойливую мошку. Он не смотрел на меня, только за окно.

— Итак, адептка Танг, — наконец перевел он взгляд на меня. — Когда вам будет удобно отдать мне самое дорогое? Возможно, вам стоит подняться в свой будуар, чтобы…

— Что? — возмущенно откликнулась я и вскочила. — Да как вы смеете намекать на такое! Я…

Только сейчас я поняла, что осталась один на один с мужчиной после заката. Это было неприлично,

пусть даже он был ректором. И огромным чудовищем.

Но эти его намеки… щеки полыхнули, и я прижала к ним ладони.

Ректор зарычал. От этого его верхняя губа приподнялась, обнажая два ряда острых клыков.

— Ваша сомнительная честь — последнее, что меня интересует, адептка Танг. Раз у вас одно на уме, придется пояснить, что я имею в виду, — вибрирующе произнес он. — Проклятья — сложная наука, однако она конкретная. Вы вложили в ограничение слова «самое дорогое» — это буквально то, что вы цените сильнее всего, чем обладаете и что можете отдать. Уверен, ваша честь — не то, чем вы обладаете, учитывая, чему свидетелем я стал сегодня.

— Да что вы себе позволяете!

Я сжала руки в кулаки и почувствовала, как воздух в кабинете сгустился, стал влажным. Волосы и кожа намокли.

Ректор махнул лапой, с которой сорвался зеленоватый сгусток и завис в воздухе над нашими головами, набух, как земля во время дождя. Влага, которую я чувствовала кожей, которая появилась из-за моей злости, исчезла.

— Научитесь себя контролировать, Танг, — поморщился ректор Стортон. — Выбросы стихийной магии выглядят перспективно только до тех пор, пока вы не начали учиться колдовать всерьез.

Мои зубы скрипнули от злости, и почему-то вспомнилась история, которую Ирма однажды рассказывала мне полушепотом. Мрачная сказка про одну из столичных жительниц, которая убивала мужчин, самых богатых и красивых аристократов, ножом, а на месте преступления неизменно оставляла красный цветок.

Пожалуй, в этот момент я ее понимала, хотя рядом с ректором Стортоном я бы не оставила цветка, чтобы ему было обидно.

Ректор смотрел куда-то вниз, в район моей шеи, и я нахмурилась, опустила глаза и тут же поспешила прикрыться руками.

Мое платье было сшито из достаточно плотной ткани темного практичного цвета, только вверху, у самой шеи и плеч, я не устояла и позволила себе вшить тонкий кусок легкой ткани, подаренный мачехой. Она была светлого цвета и сейчас, намокнув из-за сотворенной мной самой влаги, стала прозрачной и обнажила слишком много — ложбинку груди.

Это было неприлично, даже по деревенским меркам, что уж говорить об аристократических, которые были приняты в академии.

— Если вы не возражаете, ректор Стортон, — цеременно начала я, не отрывая ладони от горла, — я бы предпочла вернуться в свой будуар или в подвалы, чтобы закончить отработку.

Я направилась к двери и, уже когда до нее оставалась всего пара шагов, прямо перед моим лицом мелькнула стремительная тень, как будто дикий зверь

прыгнул, охотясь.

— Вы никуда не уйдете, Танг, — рыкнул ректор, загораживающий от меня вожделенную дверь.

Я снова сжала руки в кулаки, но приказала себе успокоиться. Нужно быть хитрее.

— Лаура Уортон, выпалила я. Она влюблена в вас, вы разве не знали? Уверена, она будет только рада… — Я замялась.

Ректор скривился, как будто ему под нос сунули что-то несвежее. Пушистое ухо нервно дернулось.

— Танг, я уже упоминал, что проклятья — точная наука. Создавая ограничение, вы вложили в него слова — «в чудовище нужно влюбиться» и «нужно отдать самое дорогое», как вы сами сказали.

— Лаура Уортон…

— В ОГРАНИЧЕНИИ ВЫ НЕ ВЕЛИ РЕЧЬ О ЛАУРЕ УОРТОН! — зарычал он, а затем, помолчав, добавил: — Уннер, — он впервые назвал меня по имени, и я вздрогнула, — формула вашего проклятья вышла очень простой и, к сожалению, действенной — в значительной части благодаря четкому ограничителю. «Нужно влюбиться». Не «девушка должна влюбиться», не «Лаура Уортон» должна влюбиться.

— Я не понимаю…

— Только вы можете снять проклятье Танг, — устало вздохнул ректор. — Ограничитель относится только к вашим действиям и к вашим чувствам. — Он опять скривился, и нижние клыки, длинные, выступающие вперед, стали видны еще сильнее. — Должен признаться, это весьма изящный ход и весьма нетривиальный.

— Но… — начала я. — Это же…

То есть что, я должна в ректора влюбиться? В него? Я окинула взглядом чудовище. Да ни за что! И дело было не только в клыках и в гриве, дело было в высокомерии, в слепоте и в том, что я ненавидела ректора Стортона до зубового скрежета после того, как он меня унизил.

Да что вообще можно найти в нем привлекательного? Тем более — влюбиться. Какая глупость. Влюбляться могут только такие наивные девушки, как Лаура Уортон или Ирма — те, которые мало представляют собой, кто такие мужчины. Влюбиться могут только девушки, которых не зажимали за углом таверны, кого не выставляли на посмешище перед всей академией, к кому не относились как к пустому месту. Я никогда не влюблюсь. Тем более в ректора Стортона, самодовольного, высокомерного и презирающего меня.

— Учитывая, что я слышал сегодня в коридоре, — тем временем произнес он, — осталась одна деталь — отдайте мне то, что считаете самым дорогим. И можете быть свободны.

Я вздернула подбородок. Конечно, только платье постираю! Несмотря на то, что я ничего не собиралась ректору Стортону отдавать, в голове замелькали мысли. Если бы пришлось — то что из того, чем я владею, я могла бы назвать самым дорогим? У меня было не так уж много вещей: несколько платьев, учебники, сумка, старый гребень для волос… Я сама и то, что в чем ректор Стортон, по его словам «заинтересован не был» и что все еще было при мне, несмотря на настойчивые приставания Джимми, Томаса Морвеля и некоторых других мужчин.