Красная книга
Шрифт:
Жить тут я бы не хотел. Меня накрыло.
Вроде бы, мелочи… Я вырос в семье, где алкоголизм был проблемой теоретической. Мы о ней знали, но особо не сталкивались. Никто из моих родных не пил. Об этой стороне жизни я знал скорей из кино или сталкивался, бывая дома у моих друзей. После слов "Да, блин, предки опять бухают" я старался максимально быстро смыться на свежий воздух. Может, поэтому, я не переношу вонь немытого тела, смешанную с вонью пережжённого этанола. Я к ней не привыкал с детства. Я не спал и не ел в атмосфере, пропитанной этими запахами.
Я стоял
Уныние и безнадёга этого дома заразили меня. Я больше всего на свете хотел сейчас отсюда свалить. Но Света высунула из-под одеяла пухленькую ножку и позвала игриво:
– Се-рень-ки-ий… Ложись уже…
Подавив вздох, я прикрыл окно и погасил свет. Быстро раздевшись, залез под одеяло.
…
Потом мы лежали в темноте. Светина голова на моём плече. Она пальцем рисовала узоры на моей груди и рассказывала про свою семью. И то, что было сейчас за стеной этой комнаты, ничем не отличалось от того, что было за стеной её комнаты, в её доме, в таком же неасфальтированном райончике, как этот. И, чтобы не впасть в уныние снова, я закрыл ей рот единственным доступным мне способом.
…
А потом Света лежала на мне, по-хозяйски, как на пляже, положив подбородок на руку. Она пальцем разглаживала мои брови, и трогала ресницы. Она спрашивала меня о моих родных, о том, как и где мы живём, я неохотно отвечал. Я в принципе не любил говорить о своей семье. А она прижалась ухом к моей груди и спросила тихо:
– А что мы будем дальше делать?
Вот как ответить, не делая слишком длинной паузы? Я ж сразу понял, о чём она, дышал тише, чем билось сердце. Правильно было бы сказать, что ничего, что никаких планов у меня нет, и ей их строить тоже не стоит. Но проклятое воспитание "удобного человека" не давало сказать правду.
Я соврал в шутку про самые ближайшие планы, в надежде, что этого пока хватит. Но Света надула губки и сказала:
– Не, ну я серьёзно…
Я ответил серьёзно:
– Дальше мы учиться будем. Надо фазанку закончить. Я в институт собираюсь поступать.
Света потянулась вверх, ухватила зубами мочку уха.
…
Потом мы лежали на боку, она прижималась спиной ко мне и колыхала рукой географическую карту мира.
– Мы могли бы жить вместе… – Сказала она.
– Как ты себе это представляешь? – спросил я.
– У вас трёшка, твои могут выделить тебе одну комнату, если мы поженимся… Ну, как вариант.
Я посчитал до десяти и спросил:
– А мы уже женимся?
– А ты не хочешь? – голосом трёхлетней девочки спросила Света, поглаживая Африку.
Не давая мне ответить, она развернулась и впилась мне в губы, делом доказывая, как хорошо было бы на ней жениться.
…
Потом мы лежали молча. Я молчал, чтобы не делать больно. Света молчала, чтобы я заговорил первым. Мы долго молчали, потому что выдавить хоть что-то из себя я не мог. Я настолько не умел говорить слово "нет", что уже продумывал детали потенциальной свадьбы с тайным облегчением осуждённого, уже сидящего на электрическом стуле. "По крайней мере скоро это кончится" – убеждал себя он/я. В этот момент с треском распахнулась входная дверь. Мы замерли. Хриплый женский голос пробурчал что-то матерное. Загремела падающая полка. Опять маты.
– Мать Рустика, – шепнул я тихо Свете.
– Блиин, – ответила она. И тут вскинулась: – Свет!
Она потянулась к настольной лампе, которую мы зажгли вместо ночника, щёлкнула тумблером. Но нас уже заметили. Мать Рустика дернула за ручку двери. Хорошо, что я запер её на щеколду.
– Русь! – Она бахнула кулаком в дверь. – Открой!
Мы лежали не дыша. Я понятия не имел, что делать, если щеколда не выдержит, и она войдёт внутрь.
– Ру-уся! Открой маме! – Не унималась она. – Я знаю, что ты там.
В дверь снова бахнуло, уж не лбом ли.
– Рустам! Открывай немедленно! Опять бабу привёл?
Судя по голосу, она сползла на пол:
– Такой же кобель как папаша твой… – Бурчала она, сидя на полу – Все вы одинаковые… Трахари…
Она продолжала бить в дверь то ли локтём, то ли затылком, но уже без былого энтузиазма, и вдруг завыла:
– Открывай, я твоей шалаве волосья повыдираю!
Заскрипела лестница. Я услышал усталый голос Рустика:
– Мать, ты чего орёшь? Я наверху живу давно.
Он помог ей подняться.
– Сынок, там кто-то есть. – Сказала мать заплетающимся языком.
– Мам, там никого нет.
– Нет, есть, дверь… прр… не открывается. Изнутри заперлись. Может, воры?
– Мам, ну какие воры? Что у нас воровать? Да перекосило её просто. Завтра поправлю. Пойдём спать… Пойдём, я тебя уложу.
Голоса удалились. Через несколько минут Рустик поскрёбся в дверь.
– Ну что вы? Всё в порядке? Не напугались? – Спросил он.
Я отмахнулся:
– Нормально. Нам лучше уйти, наверное.
– Куда вы пойдёте посреди ночи? Спите спокойно… Или не спите неспокойно… Я её спать уложил, она до обеда дрыхнуть будеть, хоть из пушки стреляй. Бухая в дымину. Всё, давай, закрывайся. Светик… – Он помахал рукой и скрылся в темноте.
Утром мы тихонько выбрались из дома под богатырский храп мамы Рустика. Уехали в центр. Я сослался на выдуманное обещание помочь в чём-то там по дому и сбежал, чтобы не продолжать душный ночной разговор. Встретились возле автобуса в Андреевку. Я обнял её, попросил не торопить события, нежно поцеловал в губы, опять глупо понадеявшись, что этого хватит. Потом мы работали, и я всегда оказывался на грядках где-то недосягаемо далеко от участка Светки, и всё думал, что само оно как-то рассосётся, и не дура ж она, всё сама поймёт. А потом совхоз устроил дискотеку, и всё стало совсем невесело.