Красная книга
Шрифт:
– Если ты меня бросишь, я… – Она изобразила себя, повешенную. Я посмеялся и махнул рукой.
– На дискач идёшь? – Крикнул я ей
– Да, чуть позже, мне надо припудрить носик.
– Ладно, увидимся.
Всю неделю после севастопольских выходных мы со Светкой ходили параллельными курсами и не пересекались. Я работал на самых дальних грядках, в столовую попадал то рано, то поздно. На обратном пути с поля обзирал окрестности, обходя фасад пансионата кружными путями. Трусил? Ну да. Был кое-какой
Я возвращался из школы и столкнулся с ней в дверях квартиры. Она, Света, тряхнула лакированным начёсом и лопнула розовый пузырь бубль гума мне в лицо. Я открыл рот сказать "привет, а какого… ты тут делаешь?" и закрыл. В проёме двери стояла мама с презрительно поджатыми губами. Света молча процокала каблуками по лестнице и скрылась из виду на несколько лет. Другая Света, не эта.
Потом мама курила в форточку на кухне и поливала меня обобщениями. Когда я окончательно осознал, что я "такой же козёл, как и все", и "мне, как и всем остальным, только одно нужно", мама перешла к сути. С крайним отвращением ко всей моей грязной мужской кобелиной натуре, она процедила:
– Эта лярва заявила, что беременна от тебя. Что, побледнел? Страшно? – Её холодного презрения хватило бы, чтоб заморозить всю планету.
Гордость не дала мне ответить. Я сидел, глядя в одну точку, и терпеливо ждал, когда она закончит. Выдержав паузу, мама продолжила:
– Врёт, конечно. Я ей ответила: "А ты чем думала? Ему 14 лет"
Тишина.
– У мужика мозга нет. Сделал своё дело и свалил, а женщина должна думать о последствиях. Взрослая баба уже. Сколько ей знаешь?
Спокойствие.
– А я знаю. Она мне паспорт тыкала. Скоро 18. С деревни какой-нибудь. Ищет, где в городе осесть.
Я молча сверлил взглядом дырки в псевдомраморной дверце кухонного шкафчика. Не получив никакой реакции, мама зашла с другой стороны:
– А страшная какая… Как моя жизнь. Получше не мог найти? – Эту фразу я уже слышал. Прошлый раз она относилась к моей первой безнадёжной любви, самой красивой девчонке школы. Опять мимо.
Я поднял на неё глаза:
– Я пойду?
– Иди. – Мама зажгла ещё одну сигарету и отвернулась к форточке. – Предохраняться не забывай! – Крикнула она мне в спину напоследок. Я не ответил.
И вот снова здравствуйте. И снова Света.
Когда ты маленький, и лежишь в своей кроватке под куцым одеялком, в полной темноте, потому что безжалостные родители не дают спать при свете… Когда из-под кровати тянется костлявая рука с кривыми когтями… Когда с тихим скрипом приоткрывается дверь полированного шкафа, а там, между бабушкиных крепдешиновых и кримпленовых платьев, прячется что-то большое и бесформенное, с голодными глазами, и оно уже занесло ногу… Что остаётся? Натянуть на голову одеяло и поджать босые ноги в надежде, что, если ты не видишь, то и тебя не видно.
С некоторыми такая привычка остаётся до старости. Я сам от неё очень долго и мучительно избавлялся.
Поэтому я избегал Свету и надеялся, что она сама рассосётся. Проблема, Света – без разницы. Я ж не один парень в Андреевке, найдёт себе нового кекса. И работало же. За несколько дней ни одной встречи, и будто и не было душных разговоров и хозяйских планов на мой счёт. Расслабился, потерял бдительность. Теперь смотрю на пантомиму "повесившейся от неразделённой любви" Светки и делаю вид, что это смешная шутка.
– Пошли, – машут рукой друзья. Нас ждут дискотечные огни.
…
Мы прыгали кониками и слониками под "It`s my life" албанского доктора.
Топтали четыре шага под "Bad bad boys, come with me" трёх шведских эфиопок,
дурели и орали "Как это мило!" под "Мальчишник".
Светка всё время скакала и кричала где-то рядом. Она то вешалась на моей шее, то исчезала в толпе.
Потом наш диджей Вовка поставил "Странные танцы" нашего, русского, "Депеш Мода", и я пригласил незнакомую, но очень симпатичную девочку. Я держал бережно её ладошку левой рукой, а правой прижимал к себе, может, чуть сильнее, чем следовало. Но она не оттолкнула, и ко второму куплету я обнимал её обеими руками, а она положила голову на моё плечо, и её дыхание щекотало мне шею. Мысли про Свету как-то быстро и с облегчением покинули мою голову.
Когда Рома Рябцев грустно протянул "В переходах подземных станций. В переходах…", я отпустил её, но старался не терять из вида. И всё было хорошо, пока не пришла девочка-гора, Светкина соседка по комнате. Так совпало, или она выжидала, сидя в засаде, но в перерыве между песнями она подлетела ко мне, сокрушительная как бульдозер. Её тело колебалось с какой-то неестественной амплитудой, живот и грудь колыхались волнами. Сжатыми кулаками она трясла в воздухе и повторяла:
– С-су-ука! С-су-ука!
Она выдавливала это слово из себя, как давят зубную пасту из почти пустого тюбика. Для усиления эффекта мимо, ревя сиреной и моргая мигалкой, пронеслась скорая в направлении пансионата, и шерсть у меня на загривке встала дыбом. Я стоял в пустом круге посреди затихшей дискотеки, в ушах билось сердце, в голове одна мысль:
"Вот дура!"
"Ууиииуииу…" – под моргание синего ведёрка РАФик скорой скрылся за поворотом. Я вышел из ступора и кинулся к пансионату. Светкина соседка визжала что-то мне вслед, я уже не слышал. В ушах стучало:
"Что я наделал? Что я натворил? Это всё из-за меня!"
В чём я был виноват? Да ни в чём. В чём я по-настоящему крут? Во взваливании на себя вины за всё кругом происходящее. Я нёсся к пансионату, не разбирая дороги, как несётся атакующий носорог через затихшую саванну, и перед моими глазами висела красная пелена.
Вытаскивают ли её сейчас из ванны, полной крови, или вынимают из петли – её гибель на моей совести. И как мне теперь с этим жить? В каких-то 20 метрах от пансионата чья-то крепкая рука схватила моё плечо. Я попытался вырваться, но меня обхватили поперёк туловища и грохнули на газон.