Красная легенда на белом снегу
Шрифт:
— Мне трудно тебе, мой Учитель, всё рассказать словами. Ты сам мудрый… Смотри. Слушай. Мы, хотим, чтобы люди были счастливы и добры друг к другу. Вникай в наши дела… И сам увидишь. Поверь мне, мы так нуждаемся в твоём мудром слове, которому верят наши люди…
В это время за чумом залаяли собаки. К стойбищу подъехала чья-то упряжка. Якса подбросил дров в очаг, поддержав тем самым гаснущий огонь. Но сокровенная беседа погасла, сорванная приездом гостя…
Кто
Иль найдёт костёр потухший
В поле, в тундре иль у чума,
Будет гостем, — добрым словом,
Угощеньем и едою
Должен быть вначале встречен!
Если хочет, пусть расскажет:
Кто, откуда и зачем он…
Если нет, никто не должен
Гостя спрашивать: откуда,
Чей ты будешь, незнакомец,
За каким идёшь ты делом!
А теперь добром ступайте,
Расскажите в ваших чумах,
Как под старость вы учились
Обхождению с гостями…
— Дохтур Ия, приходи на игрище, — спустя несколько дней просила молодая женщина, приехавшая в Красный чум с дальнего становища. — Приноси с собой поющий ящик — патефон. Вместе попляшем. Искупим вину за то, что наши охотники пролили кровь «в лесу живущего».
Ия сначала ничего не поняла. Она не знала ещё, что медведя манси не называют по имени. Они обычно думают, что дух медведя услышит своё имя. И тогда говорящему не уйти от тяжёлой когтистой лапы.
Ия приехала на званое игрище. Перед входом в игровой чум всех опрыскивали водой, снегом мыли. И когда везли из леса медведя, снег летал, люди летали, купаясь, барахтаясь в сугробах. А из лесу раздавались выстрелы. Раз, два, три, семь выстрелов… Выстрелы ближе, ближе… Это был таинственный знак, сигнал к встрече священной головы медведя… И вот едут охотники. Один весь обвешан шкурками белок, другой — лисицами, третий — соболями…
…Снег, снег, снег… Одежда людей вся белая, щёки белые, ресницы белые. По щекам текут слёзы. Нет, это не слёзы — это на лицах тает снег. Снежинки над юртами, снежинки над чумом. Играют в снежки олени, собаки, люди. Играют в снежки седые, как ягель, старики и озорные, вертлявые малыши. …Снег, снег, снег. Смех, смех, смех. Начало медвежьего игрища.
В этот праздник много смеху. И шумит, шумит народ. А над лесом даже эхо: «Выходи, играй!» — поёт.Вечером народ собрался в самом большом чуме. Люди рассаживались на шкурах, разостланных вокруг костра. В священной части чума — столик. На столике «сидела» медвежья голова. Разукрашена была она, разнаряжена. Лентами, бусами, кольцами, серьгами сияла. У медвежьей головы сидел сильно похудевший за время болезни Якса. Он то бил в бубен, то о чём-то пел, то говорил какие-то нескладные, непонятные слова.
Ужаснулась вначале Ия, что её, советского врача, посадили рядом с этим стариком, которого называют страшным словом — шаман. Потом, увидев приветливые глаза людей, успокоилась. Кажется, её считают своей, ведь рядом с самим шаманом посадили! Видно, не пропали даром её борьба с оспой, беседы с женщинами на красных посиделках, а самое главное — успешная работа всех активистов Красного чума…
С удивлением смотрел Сава и на медвежью голову, и на шамана Яксу, и на доктора Ию, словно ожидая волшебства…
Но случилось непредвиденное.
Позже всех приехал на таёжный праздник старик Сас. Он молча сел на предоставленное ему почётное место. Раскурил трубку. Пуская дым, угрюмо глядел себе под ноги.
— Что случилось, старина? — спросил участливо кто-то.
Долго молчал старик Сас. Потом, подняв глаза к священной медвежьей голове, сказал тихо:
— У меня угнали оленей.
— Как? Кто? — послышались удивлённые голоса. Все знали, что у старика оленей по пальцам можно пересчитать.
— Злые духи, наверно! — съязвил с насмешкой кто-то.
— Незачем, кажется, старика наказывать, какой грех он мог сотворить?
— А может, кто-то из людей угнал? — донёсся чей-то голос с левой стороны чума.
Наступило долгое молчание. Ведь среди манси воров почти никогда не бывало. Их дома не знают замков. А о чумах и говорить нечего. У них и дверей-то нет: раздвинь шкуру — и ты в жилище. Даже в лесу никто чужого не тронет. Редко случается, чтобы кто-нибудь взял яйца из помеченного другим охотником гнезда птицы или вынул рыбу из чужой ловушки. Подобное происшествие считалось из ряда вон выходящим.
— Если бы духи или волки, то они угнали бы стадо в лес, — после некоторого молчания снова начал Сас. — А то следы вели в сторону большой оленьей дороги, по которой прошли олени другого стада… Хотя был большой снег… Но под еловой лапой всё равно следы видно.
— А священная голова на что? Разве она не может сказать, кто угнал оленей? — крикнул кто-то.
— Верно. Верно… Она должна знать! — поддакнули ему.
— Надо устроить обряд клятвы, — сказал твёрдо третий.
Якса взял в руки бубен и под удары колотушки начал камлание, обращаясь к священной голове непонятными, шаманскими словами. Пронзив всех по очереди пристальным взглядом, он велел положить перед священной головой топор и с острия ножа всем присутствующим подать по куску медвежатины.
Ударив жилистой лапкой гагары в бубен, Якса запел-заговорил в ритм звучанию бубна: «Съедая этот священный кусок, каждый из вас должен поклясться: говорить правду. Если солжёте — то куском этим жирным вам подавиться, ножом уколоться, топором размозжить голову, да и от тяжёлой когтистой лапы хозяина леса не уйти! Клянитесь же говорить истину!..»
— Клянёмся! — раздались голоса.
— Это Совет! Колхоз берёт оленей! Колхоз — вор!
Сава вздрогнул, услыхав сипловатый голос отчима.
— Колхоз, говорите! — Седые брови Яксы взметнулись кверху. Он ударил в бубен, потребовав властно: — Выходи в круг, Колхоз! Клянись!..
Совета, Учителя и некоторых других представителей Советской власти на этом игрище не было, были только врач Ия, Журавль и Красный Корень.
Сияя улыбчивыми глазами, на круг вышел Красный Корень.
— Колхоз мы создаём на добровольных началах, всегда спрашиваем согласия. Советская власть тут ни при чём! — сказал твёрдо Красный Корень.
— Можешь ли поклясться, что ты и твои Советы к воровству оленя не причастны?