Красная лошадь на зеленых холмах
Шрифт:
И опустит Белокуров большие, в желтых пятнышках, веки, закроет до половины густо-синие кругляшки. А потом поднимет голову, задерет вверх прямой толстый нос и, зло сжав губы в точку, как диафрагму фотоаппарата на солнце, засвистит презрительно и еле слышно «Танго соловья». Это будет все.
Алмаз вздыхал: «Но постой, постой! Я же работал не хуже других! И я же молодой, молодой! Я же ничего не умею делать сверх того, что умею. После того позора мне нельзя было там оставаться. Нас с Ниной сфотографировали, на весь Каваз ославили. И тут еще Нина… сама… меня обманула… Нет, тяжко, Белокуров, на сердце. И ты не прав».
Алмаз
Пока он расхаживал по городу, уже рассвело. Туман растащил во все стороны МАЗы и КрАЗы, небо загорелось нежно-красным огнем. Там летели самолеты.
Автобус подъехал к вагончикам.
За столом пили чай Путятин, Зубов и Белокуров.
— А, вот он! — громко объявил Зубов.
Белокуров, радостно улыбаясь, встал. Он был в расстегнутой зеленой штормовке и пестрой, малиновой таджикской рубашке. Жених. Он решительным шагом приблизился, оглядел сверху донизу высокого парнишку и резко протянул руку:
— Где пропал, боец?
У Алмаза перекосилось лицо. Он готов был заплакать, убежать. Но Белокуров то ли ничего не понимал, то ли ничего не знал. Он обнял Алмаза, проворчал:
— Здор-рово, моща! Хоть бы письмо кинул… — и махнул рукой, снова сел к столу. — Садись! Пей! Все по свиданиям ходишь?
Чего угодно ожидал Шагидуллин — только не такой встречи. Он думал, что Белокуров ему руки не подаст. Презрительно плюнет. Ударит. Но почему же он так ласков к нему?.. Может, ничего еще не знает? Или испытывает его? Как, мол, сам признается или очную ставку ему С девушками устроить?..
Алмаз провел ладонью по лбу и растерянно посмотрел в смутные лица Путятина и Зубова. Алексей простодушно улыбался. Зубов напряженно уставился в стол. Этот был серьезен. Белокуров приехал вчера, в субботу, еще никого из бригады не видел. Наверное, побежал к своей Женечке. А ребята ему ничего не сказали, решили — пусть Алмаз сам скажет. Но как Белокуров сюда-то попал?!
— Ты садись, садись! — говорил Белокуров. — Бле-едный! Где тебя носило? Ешь. Вот хлеб с маслом. И колбасу вон возьми! Еле нашел тебя… — Он улыбается, разглядывая похудевшее лицо Алмаза. — Еле нашел. Случай помог. Захожу вчера к Тане. А у нее — этот, — он кивнул на Путятина. — Алмаз, говорит, теперь с нами живет. У озера. На воздухе. И что ж? Правильно. Одобряю! Здесь как-то романтичнее.
Белокуров говорил, а у Алмаза кусок не лез в горло. Он закашлялся, встал.
— Проводи-ка меня, — оказал Белокуров. — Я ведь что? Не выдержал, не выдержал, братишка! — Он радостно посмотрел на парней, светлоголовый, скуластый, с прямым толстым носом. — Н-ну, черти полосатые, хорошая эта земля — Каваз! До сих пор не верится, что я вернулся. Пошли, пошли!
Они ехали на автобусе в Красные Корабли, и Белокуров, обычно молчаливый, говорил без конца, восхищался всем, что видел:
— Смотри-ка, уже гаражи готовы?! А БСИ?! Уже до облаков! А это что? Вон, краны! Школа? Ясли?.. Вчера маленько выпили, ни черта не видел. А сегодня смотрю — много тут наворочали. За полгода-то! Мастерские отгрохали?! Смотри, все четыре корпуса! Н-ну,
Алмаз машинально кивал. Скорей бы уж Белокуров обо всем узнал или прогнал его!
На проспекте Гидростроителей они сошли.
— А я, видно, женюсь… Как ты посоветуешь, Алмаз? — спросил тихо Белокуров.
Алмаз, потрясенный, молчал: «Он у меня спрашивает!! Какой я неблагодарный!»
— Чего как воды в рот набрал? Ты чего такой кислый?! А-а, ясно. Старик, наша дружба останется нерушимой! Женька же все понимает. Она хоро-ошая… Ты же ее помнишь? Ну как? Не против?.. — Приятель шумно вздохнул, закурил. — Женюсь. Женюсь, черт побери. Квартиру, конечно, сразу не дадут. Но, может, зачтется мне работа… до отъезда… Как ты думаешь?
Алмаз оцепенело смотрел на Белокурова. Что он мог сказать?
— Ну посмотрим. Пока хоть в малосемейке поживем. Женьке обещали. Смешно! Не мне, бывшему бригадиру, а ей! Придется стерпеть такое унижение. А что? Сам виноват…
И погрустнел, задумался. Алмаз понял, что он думает об отце, о матери, которую оставил в далеком городе. Белокуров закурил новую сигарету, Алмаз тоже взял и стал глотать едкий, черный дым. Теперь он как-то успокоился и мог лучше рассмотреть своего старшего товарища.
Тот стал суетливей — может быть, это повлияло студенчество? И слово «старик» — оно новое у него. А может, он просто был рад, что вернулся, и поэтому казался суетливым. Он слегка постарел — возле рта появилась морщинка, глаза впали.
— Ты чего так смотришь?.. — хмуро спросил Белокуров. — Дурачок! Не сердись! Ты ведь тоже когда-нибудь женишься… Ну, благословляешь? — Он рассмеялся, обнял Шагидуллина. — Постой здесь, я сейчас вытащу ее, и мы в кино сходим. Или в ресторан. Или еще куда. — Он зашагал к женскому общежитию, бегом вернулся, тряхнул кулаком. — Эх, стыдно говорить. А знаешь что? Я вот летел и думал — не могу без стройки. Женюсь, квартиру получу — мать сюда перевезу. Что она там одна?! Да ладно! Я тебе о чем? Летел и думал… теперь деньги нужны будут. Пойду-ка я по специальности. Я же водитель, танкист. А вот увидел вчера прекрасные глазыньки этих девчонок… увидел, брат… Танька даже заревела… устала, видно, знаю-знаю, у вас тут много было неприятностей с этим… Русланом… Я как увидел девчонок — нет, говорю, Белокуров, не имеешь права! Никак нет! — Он говорил торопливо, страстным шепотом, приблизив к самому лицу Алмаза свой розовый, вечно облупленный нос. — Никак нет! Не имею права! Я тебе честно… как другу… Даже самому теперь страшно. Хотел уйти. Там-то действительно деньги. Но мы и здесь заработаем! Верно? Хватит на детскую коляску! Верно?.. — Он засмеялся, толкнул Алмаза в плечо и побежал к общежитию. Обернулся, подмигнул. — Мы сейчас! Нинку твою вытащить? Нет? Ну, смотри!..
3
В эти ледяные весенние вечера Алмаз и Нина снова начали встречаться.
Алмаз передал через Путятина записку — он часто ездил к Тане и, конечно, мог видеть Нину. Нина приехала на место свидания, назначенное Алмазом, — в Белые Корабли. Она появилась на автобусной остановке, под фонарем, в рыжей старенькой шубе и высоких кожаных сапогах. Щеки у Нины стали от мороза красные, из-под меховой шапки вылезла белая прядь, которая, отогреваясь под горячей ладонью Алмаза, желтела…