Красная лошадь на зеленых холмах
Шрифт:
В крохотных сенцах — метр в ширину — он сбил снег с ботинок и открыл правую дверь. Комната была настояна жарким сухим воздухом. Странное это ощущение — когда здесь тепло, а за тонкой стенкой — морозный посвист ветерка…
Алмаз посмотрел на часы — около двух. «Надо было в городе в столовую зайти, пообедать. А, что уж теперь! Теперь главное — к возвращению парней ужин сварить. Хорошо, что на дороге зашел в гастроном и купил колбасы, масла, тушенки.
К четырем часам ужин был готов. Шагидуллин подумал: «Пока светло, надо бы взглянуть на поселок. Может, потом и времени не окажется…» Вышел — морозный зеленый
Алмаз медленно побрел по улице, образованной этими оранжевыми и черными, с болтами из стен, фанерными и деревянными домиками самой прихотливой конструкции, на свайках, на бревенчатых фундаментах, на кирпиче. Были вовсе новенькие вагончики с трубами, забитыми тряпьем и снегом, жарко-красные, с никелированными поручнями.
В некоторых окнах виднелись дети и женщины. Одни улыбались, а другие смотрели чуть ли не с испугом. Наверняка думали: «Что делает здесь днем незнакомый парень, когда все мужчины на работе? Может, он вор? Хулиган? Бандит?..»
Алмаз старался идти свободней, ловя взгляды старожилов, неловко раскланивался со всеми в окнах, лишь бы его не боялись.
Уже стемнело, разлились густо-синие сумерки, когда он решился повернуть назад. Наверное, Путятин с Зубовым дома. Про них и Ахмедова все газеты пишут, радио говорит. Алмаз все равно бы ушел из ОС. А тут ему вдвойне повезло — он поживет среди богатырей. «Эх, Белокуров, как-то они меня встретят?»
Они были дома — только что приехали, усталые, с тенями на щеках, в унтах, от одежды пахло морозом и машинным маслом.
— Пливет, — сказал Путятин. Он умывался и косился на стол — там желтел куб масла, на сковородке под тарелкой томилось мясо с картошкой. Белел нарезанный кружками лук, просвечивало розовое сало. И стояли три бутылки водки, за которые Алмаз сейчас стыдился: «Наверное, не станут пить…»
— А мы смотрим — скатерть-самобранка! — громко говорил Зубов, он тихо не умел. — Молодец, товарищ! Сейчас мы… с новосельем. Согласно пожеланиям трудящихся… — Он переодевался. Он и на работу ездил в белой рубашке и при галстуке, широком, ослепительно голубом, с розовыми пальмами. Лицо у него напряженное, нарочито суровое, глаза холодные, голубые, какие бывают у летчиков. Но губы лепешкой, даже вмятые посередине. Он выбежал, принес почту — кучу газет. Торопливо начал разворачивать. — Опять про нас, про Ахмедова… В Чили еще хуже. «Спартак» продул. Разучились, фраера! Ну за стол, товарищи!
Но Зубов не мог без комфорта: протянул руку — и над его кроватью на полочке заговорил транзисторный приемник, поправил цветную фотографию киноактрисы. Нарядная стенка у Володи. Девушки с распущенными желтыми волосами, с длинными голубыми ресницами… На полке политэкономия, журналы «Человек и закон», «За рулем», томик Ленина, пачка блокнотов с золотым тиснением: «Делегату…» — а дальше не разобрать. Володя перекинул тумблер — и заработал крошечный вентилятор.
— Тебе что, ветер на работе не надоел? — буркнул, плаксиво кривясь, Путятин. Он как бы не понимал, что Зубов хвастается перед Алмазом. Потер грудь, наклонился над столом. — Я думаю, пора? Если чувствуешь легкое недомогание, то ты ее под рыжик, без тети Шуры, просто так!
На улице сигналила машина. Алексей тоскливо вздохнул, торопливо оделся и, сутулясь, пошел к двери.
— Ты
Ему объяснили, что в Красные Корабли переезжает один шофер с семьей, а Путятин обещал помочь.
…Послышался скрип шагов, шарканье метелки, на пороге появился горбоносый человек с усами и ослепительной улыбкой — Ахмедов.
— Я слышал — новоселье? Это вм гуляли сегодня по нашему деревянному городу? Девушки все только о вас говорят. Какой молодой! — Ахмедов протянул Алмазу руку. — И сильный! Вай-вай, как старается…
Алмаз в сильном волнении, надавив- кулаком трясущуюся коленку, сидел на кровати. Что-то скажет ему Ахмедов?
— Шагидуллин? — спросил бригадир, быстро садясь перед ним на стул. — Поговорим маленько? Слышал, тебе еще восемнадцати нет? Я в жизни огорчил только одного человека — это мою маму, когда уехал с Кавказа на Каваз… И то я успокоил ее, сказал, что здесь жарко, здесь и в самом деле жарко… одного я только человека обидел… а ты будешь второй.
У Алмаза сердце остановилось.
— Я был бы последний человек, если бы тебе солгал. Я вижу по глазам — достойный человек. Ты ведь деревенский? Местный? Уважаю татар, сам мусульманин. Но не могу! Не надо так бледнеть, я боюсь за тебя… Я тебя возьму, Шагидуллин, когда ты вернешься из армии…
— Тогда уже… все построят… — опуская голову, прошептал Алмаз.
— Не построят! — морщась, ответил Ахмедов. Он, видимо, близко к сердцу принимал состояние мальчика. — Я тебе обещаю! Я тормозить буду… я раньше на четыреста процентов план выполнял, а теперь буду только на триста… Он улыбается? Он повеселел? Это настоящий джигит! Нет, нет, я сомневался, возьму ли его после армии, а теперь вижу — возьму! Как я понимаю, дорогой мой… но за руль тебя сажать мы не имеем права.
— Слушай, Ахмедыч, — сказал Володя Зубов. — А ведь комиссия какая-то есть… в горисполкоме… занимается несовершеннолетними… они могут направление дать… там и Горяев не последний человек…
— Горяев! — воскликнул Ахмедов, широко открывая глаза. — Это большой человек! Но нельзя, понимаешь… — Он снова сморщился. — Нельзя! Ребенок ведь! Как я его посажу на тяжелую машину? А если что-нибудь случится? А реакция у него не та, силы…
— Я сильный! — обиженно воскликнул Алмаз. — Я сильный!.. — Он вскочил. Глаза его черные сверкали, губы кривились, худые длинные руки то в карманы лезли, то за спиною сцеплялись.
Бригадир пристально смотрел на него. Покачал головой.
— Нет, нет. Я понимаю — ак-селе-рация. Тебе можно дать все восемнадцать. Но твой пала тебе уже дал. Ты почему его не попросил раньше сконструировать?.. Садись, поговорим. Успокойся. Ты сильный, ты хороший, я верю. Ты из какой бригады к нам перешел?
Алмаз сузил глаза, запальчиво бросил:
— Я из замечательной бригады! Из бригады Сибгатуллина!
Ажмеяов ничего яе ответил, трудно было лонять, знает он или нет, что бригада Сибгатуллина сегодня — позор для ОС.
— Ты пойдешь на курсы. Горяев правильно посоветовал. Стипендия маленькая — будешь в гараже подрабатывать… что-нибудь придумаем… — бригадир многозначительно помахал прямой ладошкой. — Получишь настоящие права — придешь к нам. Пойду на обман государства — возьму. Но это — в мае. А пока учись. Ой, как он цветет! Прямо как роза! Вай-вай, надо прятать наших дочек…