Красная нить
Шрифт:
Докия вернулась в конце августа, к началу нового учебного года. Она немного подросла. Не так, как другие одноклассницы, чтобы сравняться с ними ростом еще ого-го сколько надо, но все-таки. И формы у нее округлилась. Бугорки груди выпирали через одежду и невольно притягивали взгляд. Еще Докия проколола уши, и теперь на ее мочках зазывно сверкали два зеленых камушка, как раз под цвет глаз.
Ельникова, увидев это на линейке, как обычно, насупилась, отвернулась, словно посчитав перемены в однокласснице личной обидой.
– Подумаешь, – процедила глухо и встряхнула подстриженными волосами.
Санкина
Лис не вмешивался в девчачьи разговоры. Вообще, почему-то общаться с Докией теперь стало сложнее. Даже когда он вручал ей ракушку, ту самую, самую большую, которую он для большей красоты и крепости даже покрыл маминым бесцветным лаком для ногтей, не нашёлся, чего сказать.
Девочка же прислонила ракушку к уху и долго-долго слушала:
– Шумит, Лис! Правда, шумит! Закроешь глаза, и можно представить, что волны накатывают! – зашептала едва слышно, сама, как море.
– Я еще фигурки сделал. Из ракушек, – выдавил он. – Могу подарить.
– Правда? – удивилась и обрадовалась Докия.
Хотя, чему удивляться? Он ведь и так собирал ракушки для нее, значит, и фигурки все – ее. Пусть хоть все забирает, не жалко!
Но созрела пойти в гости к другу Докия только в ноябре. Чинно прошлась по его комнате и присела на краешек дивана, будто какая-нибудь благовоспитанная барышня из девятнадцатого века. Лис стал предлагать чай, книги, фотографии, послушать музыку, снова чай.
– Ты уже повторяешься, Лис, – улыбнулась девочка. – Я дома попью. Покажи фигурки из ракушек, или раздарить все успел?
Раздарил? Он опешил. Как он мог? И кому? Но без возражений, на каком-то автомате подошел к полке, стал снимать фигурки и расставлять на столе, словно продавец перед покупателем.
– Выбирай, – предложил глухо.
Докия встала, с легкой улыбкой принялась разглядывать зверят. Некоторых брала в руки, вертела.
– Хорошенькие, – вынесла вердикт. – Как с выставки!
А он уже почти решил, что фигурки – полная ерунда, детский сад, ясельная группа. Что девочка просто из вежливости промолчит, выберет одну, чтобы тут же выбросить в мусорку за углом.
Стало стыдно, что он такое мог подумать про Докию. Про ту, которую знал уже столько времени!
– Ой, а что это? – девочка удивленно вертела в руках ракушечного песика, шею которого обвивала красная косица. – Неужели ты сохранил? Сохранил, да? Ох, мне влетело дома от бабы Капы, что я вещь испортила!
Лис покраснел. Как же он? Механически поставил, не подумал. Надо было, наоборот, задвинуть подальше, чтобы Докия не заметила. Вдруг сейчас попросит именно эту фигурку? И что тогда делать? Отказывать?
Но девочка не попросила. И даже не взглянула на смутившегося Лиса. Выбрала лягушонка и мышку.
– Можно двух возьму?
– Конечно, – разрешил мальчик.
Хотел добавить, чтобы вообще все фигурки взяла, если нравятся. Не смог. Сам не понял, почему.
Лис замечал, что с каждым днем все сложнее разговаривать с Докией, но понятия не имел, что с этим делать. Иногда забывался – и болтал обо всем на свете, но эти моменты случались все реже и реже. И чаще слышалось от девочки:
– Лис, ты не жди меня, мы еще тут с девочками… – и разные причины: уборка класса, помощь в проверке работ, подготовка к празднику.
Не верилось, как просто было раньше! Что изменилось? Почему? Хотелось взять Докию за руку, развернуть к себе и… Дальше Лис не знал, что бы сделал. Смотрел фильмы про первую школьную влюбленность, но герои казались либо взрослее и мудрее не по годам, либо вели себя как-то слишком уж кинематографично, не взаправду.
Лис наблюдал за Докией тайком. Иногда встречался с ней взглядом, ловил улыбку и отворачивался, с каким-то темным удовлетворением замечая, как тает эта улыбка. Обращался по урокам, но это случалось слишком редко – в конце концов, память Лис натренировал так, что помнил, пожалуй, слишком многое, мог дословно повторить слова учителя, а больше тем для разговора с девочкой не находилось.
– Пап, тебе в школе нравился кто-нибудь? – наседал на отца, когда тот оказывался в зоне доступа, личного доступа, персонального, без мамы и бабушки.
– Нравился, – буднично отвечал тот.
– И что ты делал?
– Звонил по телефону, молчал в трубку, как дурак, – признавался отец. – Но у тебя, вроде, никаких проблем быть не должно. Вы совсем другое поколение.
Не должно. Да. Лис соглашался, деланно кивал. И молча переваривал собственную несостоятельность.
Шестой класс. Седьмой. Будто кто-то чужой занял тело Лиса. Заставлял придумывать какие-то преграды и причины. Мучил. Он спокойно общался со всеми, кроме Докии. С ней – чаще всего словно стопор находил, но изредка вселялся шут и хохмач, за которого после было неимоверно стыдно.
Когда класс Лиса пошел в восьмой, Докия стала провожать после уроков сестренку-первоклашку Анюту. Та ждала ее в продленке, сонная, мелкая, вечно чем-то недовольная, как капризный котенок. Лис наблюдал со стороны, потом незаметно пристраивался позади и шел следом, больше не слыша, а угадывая, что вот сестры играют в придуманный истории, вот в слова, вот еще в какие-то игры, в которые они и сами играли с Докией несколько лет назад.
А однажды, в начале декабря, когда стояла непривычно-слякотная для начала зимы погода: недозима-недоосень – в класс постучалась учительница Анюты, извинилась и сообщила, что, похоже, первоклашка затемпературила и ее надо отвести домой. Докия сразу забеспокоилась, засобиралась. Лис же, словно придя в себя после длительного сна, вдруг тоже стал складывать учебники в рюкзак.
– Стрельников, а ты куда? – спросила Татьяна Максимовна, изогнув бровь упавшим навзничь знаком вопроса.
– Вдруг на руках нести придется, – пожал плечами Лис. – Разве Евдокия донесет и портфель, и свою сумку, и сестренку? Если надо, я вернусь потом, – пообещал, словно так и должно быть.
– Да, конечно, хотелось бы, – усмехнулась Татьяна Максимовна. – Еще только третий урок вообще-то.
– Хорошо, – Лис кивнул и вперед Докии подошел к двери.
Анютку действительно пришлось нести на руках. Не то, чтобы она не могла идти, просто школьной медсестры на месте, как всегда, не оказалось, а девочка вся горела, как печка. Она прильнула к Лису и захныкала без слез.