Красная тетрадь
Шрифт:
Приборы были из серебра, посуда – тонкого, китайского фарфора. Скатерть – крахмальной. За обедом вели разговоры о погоде, о настроениях рабочих, о золотых запасах западной тайги, об аллювиальных породах и их преимущественном залегании, о строительстве транссибирской железной дороги, и о визите наследника престола во Владивосток на ее закладку.
– Мне кажется, вы отчего-то напряжены, любезнейший Андрей Андреевич, – небрежно заметил Опалинский, когда совсем юная крутобедрая девица подала десерт – малину со сливками.
– А то! – усмехнулся Измайлов. – Сижу вот посреди тайги, стучу серебряной
– Господи, да вы – поэт! – в притворном восхищении всплеснул руками Опалинский и повторил задумчиво. – Терем, значит, исчезнет, а отражение – останется. Красиво…
– А мы все, воя и щелкая зубами, побежим в лес, – подхватила Варвара. – Несколько больших вурдалаков и парочка маленьких, щеночков…
– Да Господь с вами! Что говорите-то! – испуганно пробормотала Гликерия Ильинична и быстро перекрестилась.
«Интересно, понимает ли она, где оказалась, и кем, собственно, стал ее сын? – подумал Измайлов. – Лучше бы не понимала…»
В соседней со столовой комнате пили кофий и курили табак. Впрочем, Измайлов не курил. Зато курила Варвара. Отчего-то трубка очень шла к ней, ко всему ее облику. Гликерия Ильинична ушла к себе. Измайлов заметил, что при проведении экскурсии по терему в одну, вроде бы не малую комнату, его не водили. Стало быть, там скрывалось что-то, что гостю видеть не следовало. Это наводило на оптимистичные мысли. Если что-то скрывают, следовательно, могут и отпустить восвояси. Живым.
Отослав Варвару, Опалинский начал рассказывать. Измайлову казалось, что он не слушает, а как бы вспоминает события. Причина этого оставалась ему непонятной почти до самого конца.
Десять лет назад разбойники Воропаева напали на почтовую карету, в которой везли деньги на прииск. Деньги, естественно, украли, казаков и случайных пассажиров (их было двое – Дубравин и Опалинский) поубивали. Камердинер Дубравина Никанор гибнуть отказался и ушел с разбойниками.
Дубравин же вскоре очнулся и обнаружил, что буквально рядом с ним лежит убитый Митя Опалинский, горный инженер, едущий в Егорьевск из Петербурга с рекомендательным письмом к Гордееву. Там юный Митя собирался стать управляющим, жениться и непременно разбогатеть (обо всем этом он успел доверчиво поведать попутчику). Не случилось. В меру повздыхав над оборванной разбойниками жизнью, Серж Дубравин, оставшийся без копейки, но при документах, задумался о себе. Что делать дальше? С покойным Митей они были примерно одного возраста и роста. Куда и в каком направлении потекла мысль мелкого мошенника, легко догадаться…
Воропаев распорядился вернуться и уничтожить следы. Никанор вместе с разбойником Рябым отправились на тракт и… Никанор обнаружил, что юный Митя пусть слабо, но дышит. Трудно сказать, отчего он спрятал еле живого юношу в зимовье. Никакой симпатии или выгоды в том не было. Должно быть, дело заключалось в том, что по изначальной природе сумрачный Никанор вовсе не был хладнокровным убийцей.
Дубравин же между тем явился в Егорьевск, сдал полицейским свои собственные документы, как документы погибшего попутчика, и стал Опалинским. Гордеев ничего не понимал в горном деле, а тогдашний
– Вспомнил! – воскликнул Измайлов. – В романе Софи Домогатской все это приблизительно так и описано. Только имена, естественно, изменены…
– Правильно, описано, – кивнул Опалинский. – Софью я знать чести не имел, но роман читал. Увлекательно-с, ничего не скажешь, и не без литературных достоинств. Но, может, я, как один из героев, предвзят… Егорьевские же обыватели, понятно, решили, что вся эта линия с подменой «для красивости и оживляжу» придумана.
– А кто же знает правду? Кроме настоящего Сержа Дубравина, естественно?
– Никанор, Марья Ивановна Опалинская, знал покойный Иван Гордеев, Вера Михайлова…
– Как? Она знает?!
– Знает. Видимо, Софи ей рассказала. Ранее я сомневался, но Никанор подтвердил.
Измайлов надолго задумался. Опалинский не торопил его, курил, задумчиво глядя в темнеющее окно. Мимо стекла медленно не пролетел даже, а проплыл опавший лист. Осень скоро…
– Ладно, Гордеев мертв. Марья Ивановна бережет мужа и собственное благополучие, – сказал Измайлов. – Никанор с вами одной веревкой повязан. Но почему Вера-то молчит? Или вы… запугали ее чем-то?
– Ничего подобного, – решительно открестился Опалинский. – Я и сам этого не понимаю, если честно сказать. Ну, впрочем, теперь это дело прошлое. Теперь у нас с Верой и остяком сердечная дружба…
– А! – новая догадка осенила Андрея Андреевича. – Так вот кто служит инженером на «Счастливом Хорьке». Вы!
Произнеся реплику, что называется, «от души», Измайлов тут же испугался: а ну, как нервный разбойник-дворянин в обиду возьмет, что про него сказали, будто он служит у Алеши на прииске… Ничуть не бывало.
– Непременно! – с сияющей улыбкой подтвердил Опалинский. – Инженером.
Видно было, что он гордится своими сохранившимися профессиональными навыками, которые внезапно пригодились после стольких лет простоя. Впервые за все время встречи жалость к разбойнику проникла в сердце Измайлова. Он вдруг увидел сидящего перед ним юного и полного надежд Митю, выпускника Горного института. А все эти кошмарные годы были только ужасным мороком… Но нет. Ничего уже не возвратить…
– Что ж вы теперь думаете обо мне? – едва ли не заглядывая в глаза, спросил… Митя? Дубравин? Черный Атаман? Дмитрий Михайлович Опалинский, из дворян?
«Черт побери! Меня самого вчера из петли вынули. Ну почему я должен решать?!»
– Вы свою больную душу, тоску смертную на других людей переносите. Нельзя так, неправедно.
– А что ж мне делать, коли болен? Что б вот вы на моем месте соделали?
– Я? Пытался б вылечиться хоть как, хоть среди людей, хоть в глухом углу, а не вышло бы – с жизнью своею покончил, чтоб чужих не поганить, – невозмутимо сказал Измайлов, и как-то так он это сказал, что Опалинский ошеломленно сморгнул, словно о чем-то догадавшись. Как-то по Измайлову ясно было, что именно так, как сказал, он и поступил.