Красная Валькирия
Шрифт:
– Во мне можешь быть уверена!
– немного обиженно ответил товарищ Баратов, - Я честный революционер от истоков, для меня Иуда - вша и гнида!
– Товарищ Троцкий с тобой бы здесь не согласился, - печально рассмеялась Лариса.
– Он-то как раз говаривал, что "революционер от истоков" - тот самый Иуда Искариот...
Странные слова красавицы смутили Аршака. Сначала он подумал, что товарищ Лариса от переживаний заболела и бредит. Он даже заботливо положил руку на гладкий лоб спутницы и осведомился, не хочет ли она отдохнуть. Но потом вспомнил грустные, как закат, глаза Эмине, ее пропитанный непонятной тоской взгляд и встретил в черных
Не все разделяли эту, мягко говоря, странную идею: поставить памятник самому знаменитому в мире предателю. Но Лев Давидович - человек упрямый, он утверждал, что Иуда Искариот - первый революционер, символ отречения от темного прошлого и борьбы за светлое будущее. Открыто возразить председателю Реввоенсовета никто не осмелился, и только за спиной у него некоторые несознательные товарищи из молодых зубоскалили: "Это Лейба себя на постамент поставил - а похож!". Остроты несознательных товарищей дошли до самого Кремля, и даже Ульянов-Ленин долго и едко посмеивался, за глаза окрестив главкома Красной армии "Иудушкой Троцким"...
Лев Давидович возмущался, горячился, проследил за отправкой "несознательных шутников" на фронт ("пускай вшам в окопах анекдоты травят!") и памятник Искариоту все-таки воздвиг. "Чествуемый нами наш товарищ по революционной борьбе Иуда Искариот - не предатель, - потрясая сухоньким кулачком и клиновидной бородкой, ораторствовал Троцкий на митинге в честь открытия шедевра монументальной пропаганды, - Иуда - борец с предрассудками, мракобесием, и тысячелетия растлевавшим человеческие души лжеучением так называемого Христа о непротивлении злу (и, в частности, капиталистической эксплуатации) насилием". Аудитория, тем более, была достойна красноречия. На открытие памятника прибыл целый литературный поезд - делегацию красных писателей возглавлял Демьян Бедный. Лариса сопровождала Льва Давидовича в составе партийной делегации.
Буро-красного истукана с обращенным к небу лицом, искаженным страшной гримасой и обрамленным козлиной бородкой, поставили на живописном холме над Волгой. Знакомым жестом статуя грозила небу худым кулаком, а другой рукой судорожно срывала с шеи веревку. Ростом изваяние было под стать самому Льву Давидовичу. Скульптору по партийной линии "поставили на вид" за отсутствие пролетарского монументализма, а тот, в свою очередь, оправдывался, что выделили только полтора мешка гипсового сублимата.
– А правда ли, фру Лариса, - с неприятной, издевательской улыбкой спросил у нее тогда датский писатель Ханниг Келер, который приехал в Казань вместе с советскими писателями, в литературном поезде, - что новые власти долго обсуждали, кому поставить статую? Люцифера признали не вполне разделяющим идеи коммунизма, а Каина - слишком легендарной личностью? На Иуде же Искариоте остановились как на личности вполне исторической.
Отвечать было неприятно - Ларисе и самой не нравилась затея Льва Давидовича, но отмалчиваться в ответ на провокационные замечания иностранца тоже не хотелось.
– Видите ли, этот памятник - всего лишь символ, - сухо сказала она Келлеру.
– Символ борьбы с церковным мракобесием, установленный, к тому же, в очень подходящем месте. Вы же знаете, что монахи здешнего монастыря долго не подчинялись советской власти.
– Так долго не подчинялись, - съязвил датчанин, - что товарищ Троцкий приказал всего лишь убить настоятеля... Не так ли, фру Рейснер?
На такой вопрос отвечать было еще неприятнее:
– Епископ Амвросий возглавил открытое восстание против Красной армии. И мы были вынуждены его ликвидировать. Он сам виноват в этом.
Но датчанин проявил подозрительную осведомленность:
– Вы с поразительным умением сглаживаете острые углы, фру Лариса. "Ликвидировать" - на редкость подходящее описание того, как пьяная солдатня поволокла избитого старика за лошадиным хвостом, а потом пристрелила, как собаку. Вы ведь образованная, умная женщина, учились не только в России, но и в Германии, неужели это безобразное насилие не представляется вам, как бы сказать... варварством?!
– Его расстреляли, - еще суше ответила Лариса.
– Больше я ничего не знаю. А вы, товарищ Келлер, чем оплакивать пособников белобандитов, вспомните лучше об их злодеяниях! Вам приходилось слышать, как офицеры топят баржи со схваченными рабочими в Волге и Каме, как казаки садистски секут шашками пленных красноармейцев?
– Я знаю об этом. Это страшная война, - с тяжелым вздохом ответил датчанин.
– Вы убиваете друг друга и губите вашу страну...
А между тем товарищ Троцкий, забравшись на легковой автомобиль за неимением броневика (командир бронедивизиона с матюгами отказался снимать машину с фронта "ради этих скоморохов"), упоенно ораторствовал: "Граждане и гражданки Свободной России! Дорогие товарищи! Сегодня на этом острове, где попы и эксплуататоры всех мастей веками морочили голову трудовому народу, мы открываем памятник первому в истории бунтарю, первому революционному протестанту - Иуде Искариоту...".
– Кощунство-то какое! В святой Свияжской обители, на острове-граде!
– негромко сказал кто-то из толпы. Наступила некоторая заминка, красноармейцы, окружавшие товарища Троцкого, бросились в толпу ловить "провокатора", однако последователей увековеченного в гипсе героя среди жителей Свияжска не нашлось, и никого не поймали. Старухи в платках испуганно крестились, женщины плакали. Немногочисленные мужчины стояли, уставив глаза в землю, и только детишкам было любопытно и весело. Впрочем, мужчин в городке у стен обители осталось немного: одни подались к белым, другие - к красным, третьи - не пойми куда, вероятно, за счастьем. Монахов из Свияжской обители - почти всех - кончили красноармейцы. За поддержку белых и упомянутое "мракобесие".
В старинный Свияжский Успенский монастырь, возведенный во времена Ивана Грозного, вскоре после взятия Казани, на священной горе, которую почитали еще татары, революция пришла в июле 1918-го. В лице не совсем трезвого продовольственного отряда Красной армии, посланного реквизировать монастырские запасы хлеба для нужд фронта. Навстречу продотрядовцам вышел епископ Амвросий и попытался усовестить нежданных гостей, объяснил, что хлеба едва-едва хватает братии и питающимся при монастыре беженцам. "Кто давал право разбазаривать хлеб трудового народа всяким там тунеядцам?
– возмутился командир продотряда, - А может, и беляков прикормили, крысы монастырские?!".