Красная волчица
Шрифт:
— Придумаем. Я буду работать и учиться.
— Я теперь без коней, без этих горных троп не смогу! жить. А ты в городе встретишь красивую девушку и разлюбишь меня.
— Тебя… разлюбить… Любушка…
— Димка… Медведь ты этакий… задушишь…
— И задушу…
Коротка летняя ночь. Димка с Любой еще не успели насладиться счастьем, а на востоке уже занялась заря. Загустел туман над рекой. На опушке леса звонко запела пташка — зорька. Заголосили кулики. Люба встала, поправила волосы.
— Пойдем.
Они неторопливо шли по росистому
— Ты как? Добредешь? — беспокоилась Люба. — Даже чуток не уснул.
— Ничего. Ты только из седла не упади.
— А я научилась в седле спать. Другой раз еду и сон вижу.
Перед зимовьем они остановились. Димка взял Любу за руки.
— Приезжай скорей. Ждать буду.
Глава III
Димка вошел в ограду. Навстречу кинулся с лаем Чилим. Димка обнял его.
— Соскучился.
Снял понягу и положил ее на предамбарник, тут же на стену повесил ружье.
На крыльцо вышла Семеновна.
— Внучек! Вернулся! Как доплыли?
— Еле успели. Река за эти дни совсем обмелела. Как твое здоровье?
— Скриплю помаленьку.
В доме были Ятока и Маша. Маша ходила вокруг лавки. Увидела Димку, заулыбалась, громко и чисто сказала:
— Дима.
Димка подхватил ее на руки.
— Ах ты, егоза.
Маша верещала, вырывалась из рук. Димка поставил ее к скамейке. Ятока с нежностью смотрела на сына и дочь.
— Голодный?
— Вчера хорошо наелись. От папки есть что-нибудь?
— Письмо.
Ятока принесла письмо. Димка сел читать. Василий писал:
«Дорогие мои мама, Ятока, Дима, Машенька, тетя Глаша, Слава и Анюта, здравствуйте!
Извините, что долго не писал. Находился в госпитале, был осколком ранен в плечо. Не хотел вас расстраивать. Вылечился. Вчера прибыл на фронт. Получил под командование батальон. Парни — что надо. Много забайкальцев. Все рвутся в бой бить фашистов. Мы стоим возле деревни. Но какая это деревня? Вместо домов — пепелище, одни кирпичные трубы. Вчера к нам в расположение пришла старуха. Мы ее накормили. Потом оказалось, что это тридцатилетняя женщина. Фашисты на глазах у нее расстреляли детей, а саму ее заперли в холодном подвале. Я не выпущу из рук оружия, пока не отомстим фашистам за все.
Завтра в бой. Конечно, жить хочется, но душа горит от ненависти к врагу. И пощады ему не будет.
Передавайте привет всем односельчанам. Обнимаю. Ваш Василий».
Димка поел и пошел спать в амбар.
Но Семеновне не спалось.
— Ты слышала, что люди-то мелют? — спросила она у Ятоки. Ятока насторожилась.
— Вот и Глаша вчера сказывала: говорят, Димка жениться на Любе задумал.
Ятока улыбнулась:
— Пусть женится. Внуков нянчить будем. Человек с детьми — свеча, человек без детей — сухое дерево.
— Ты ково говоришь-то? На перестарке жениться, на вдове? Девок ему мало? Вон Лена Степанова высохла вся. Потолкуй с ним.
Ятока вспомнила, как люди приняли ее любовь к Василию.
— Однако, што толковать? Дима — мужик, ему решать, Семеновна замахала руками:
— Какой мужик? Парнишка еще. Окрутит его баба.
— Пошто так говорить? Охотник хороший, больше всех пушнины добывает. Деревню мясом кормит. Без него бы совсем бабы пропали.
— Все так. Пусть и невесту по себе выбирает: ты уж, моя-то, наставь его на ум, — стояла на своем Семеновна.
— Разве можно бабам в мужские дела встревать? В Димке отцовская кровь, крутая. Такой полюбит — через огонь пройдет.
— Че делать-то? — вздыхала Семеновна.
— Однако, ничего не надо делать. Ты зря худо о Любе говоришь. Димка пошто плохую жену брать себе будет?
— Да у них, у мужиков-то, сердце слепое. На иного парня поглядишь, не заснешь: красавец, работящий, умница. А выберет себе такую пигалицу, не приведи господь во сне увидеть.
Кое-как прокоротала Ятока следующий день.
— Мама, ты посиди с Машей, а я в лес схожу, — под вечер попросила она Семеновну.
— Сходи, моя, а я уж подомовничаю.
Ятока вышла па тропу и зашагала в горы. Ночной сумрак, лесная тишина, ключевая прохлада — все было пропитано сладковатым запахом ольховника да терпкой горечью багульника. А на росистых зарослях, отливая зеленью, искрились светлячки, и казалось, что дневной свет на вечерней заре выпал частым дождиком и теперь медленно угасал.
Тропа привела Ятоку к скале, которая высилась над лесом. На ее уступах дремали корявые кедры и сосны.
Из грота доносились звуки падающих капель. Это был грот Плачущей женщины. К скале на бугристую плиту, точно избитую копытами оленей, Ятока положила хворост и поднесла к нему спичку. Проворным рыжим зверьком скользнул огонь по веткам и поднялся над ними пламенем.
Давно, еще в юности, Ятока дала слово Василию, что не возьмет в руки шаманский бубен. И она не возьмет его. Ятока пришла к Огню. Лесные люди всегда почитали его. Ятока положила на горячий хворост несколько кустиков богородской травы и ветку можжевельника. Костер дыхнул синим ароматным дымом. Отсвет от пламени забился оскалу и трепетным заревом скользнул к вершинам деревьев.
«Огонь! Крылатый красный олень! К тебе я пришла за помощью. Ты никогда не оставлял таежников в беде. Эго случилось в тот год, когда я была ростом чуть больше кабарожки. Наш род кочевал в предгорьях Седого Буркала. Злой дух поселился в наших чумах: умирали дети, женщины перестали рожать. И тогда в глухую ночь, когда на небе поднялась грозовая туча, рогатая молния вспорола тугую темноту, и на стойбище вспыхнул Огонь. Большой Огонь! В твое живое пламя женщины кинули одежду и стали танцевать. Огонь, ты прогнал смерть со стойбища, а в женщинах пробудил великую силу материнства. И в тот год они подарили нашему роду десять мальчиков, десять отважных охотников.