Красная волчица
Шрифт:
— Степан Сергеевич, — попросила Женя, — ты меня хоть на вершочек повыше срисуй.
— Ничего, Женя, мал золотник, да дорог. Да я бы для тебя не пожалел листа в сажень, потому что ты для Советской власти человек дюже нужный.
Степан раздал девчонкам по листу бересты и по углю. Те недоуменно переглянулись.
— Это для чего, Степа? — спросила Надя.
— Воевать будем с неграмотностью.
— Что-то загадками говоришь, Степан Сергеевич, — прок говорила Женя.
— А ты хочешь написать письмо Семе? — спросил Степан.
Женя покраснела.
— Тоже выдумаешь. Я ни одной буквочки не знаю.
— То-то. А нам все знать надо. Вот доктор позарез нужен. Где его взять? Надо посылать кого-то учиться. А кого? Грамотных-то нет. Вот подучу вас и отправлю в город всех троих.
Дуся смотрела на него блестящими темными глазами и не знала, верить или нет. Тряхнула пышной кудрявой головой, улыбнулась.
— Не пужай, Степан Сергеевич.
— Да я не пужаю. В прошлом году мы здесь трех глухарей добыли. У каждого в желудке крупинки золота. Выходит, в этих горах амбары добра, а как его взять, не знаем. Отнять надо у леших клады и людям отдать. А кто это будет робить? Мы с вами. Только надо грамотой овладеть.
Степан углем большими буквами написал на бересте: «ЛЕНИН» — и посмотрел на девчат.
— Что это значит?
— Не знаем, — за всех ответила Надя.
— Это вождь пролетариата всего мира Ленин. Он поднял рабочих, и разгромил всех буржуев-кровопивцев и установил Советскую власть. Берите уголь и бересту и будем писать. Первая буква Л, пишется вот так, Е пишется вот так.
Девчата старательно выводили буквы. Когда слово было написано, Степан каждую из девчат заставил повторить буквы.
— Степа, а ты сам-то Ленина видел? — спросила Надя.
— Нет, не довелось. У нас в отряде комиссар был, Олег Петрович Бояркин, так он два раза встречался с Лениным. Говорит, небольшой такой, простой, а ума — на мировую революцию. Вот Ленин-то и велел учиться, потому что пролетариям управлять всем миром, а без грамоты дело — табак.
Теперь давайте напишем слово «РЕВОЛЮЦИЯ». Значит оно вот что — прогоняй буржуев и устанавливай Советскую власть.
— Степан Сергеевич, а у меня все буквочки из головы выскакивают, — пожаловалась Женя.
— А ты их там привязывай.
Глава II
Максим потерял собаку. Кайла точно сквозь землю провалился. И куда его унесла нелегкая? Без собаки в тайге глухим и слепым становится охотник. Пробирается сквозь густые заросли Максим. Вот возле кедра кто-то взбороздил снег: сохатый прошел. А рядом, наконец-то, след собаки — Кайла пробежал махом. К реке погнал зверя. Теперь вернется через сутки, а то и через двое. Сохатый осенью, после рева, пуглив, не остановится.
Максим присел на поваленное дерево, достал кисет — подарок Дуси. Чем-то родным и далеким пахнуло на него. «Дурак я, не пошел к ней тогда. — Максим закурил. — Нюни распустил».
Так уж, видно, устроен человек: прозрение к нему часто приходит с опозданием. В синей дали между горами виднелась белая полоска. Это река Каменка. Где-то там охотилась Дуся. «Отсюда километров тридцать будет. Ведь за день туда и обратно сходить можно». Максим посмотрел на солнце. Оно уже за полдень перевалило. «Не успеть». И он пошел косогором. Попался беличий след. Белка то в одном, то в другом месте разрывала снег — откапывала орехи из кладовых кедровок. Вот впереди кто-то мелькнул.
— Ух! Ух! — крикнул Максим, надеясь, что белка испугается и бросится на дерево.
Подбежал к тому месту, где кто-то мелькнул: на снегу кровь, клочья беличьей шерсти и соболиные следы.
— Вот разбойник. Из-под носа добычу увел.
Максим осмотрел следы соболя.
— Самец. Спасибо скажи, что Кайла ушел за сохатым, а то бы быть тебе на поняге.
В низине залаяли собаки. Максим прислушался, не Кайла ли. Нет, лаяли Семины собаки. Раздался выстрел, и все стихло.
Пришел он к зимовью вечером, там уже Дормидонт Захарович, отец Семы, сидел у костра, на коленях лыжа.
— Что стряслось?
— С горы стал спускаться, на камень наехал, будь он неладный, поломал лыжу. Вот чиню. Может, немного подюжит, а нет, так голицы[25] мастерить придется, А ты что так рано?
— Кайла сохатого угнал.
— Табак твое дело. Сутки теперь пластаться за ним будет. Придется тебе завтра дневать. Иди, чай попей, я сварил.
— Не хочется что-то. Пойду дров принесу.
В сумерках пришел Федор Максимович, отец Максима, принес глухаря и двадцать белок.
Сема появился после ужина. Снял понягу, поставил ее у дверей, сел на нары и стал ножом счищать снег со штанов.
— Что припоздал? — спросил Дормидонт Захарович,
— Бусик подвел. — Сема разделся и закурил. — Хотел уж домой поворачивать, а тут потрафил на свежий след соболя. Собаки махом ушли по следу. Вскоре залаяли, чувствую, лай не напористый, опять в камни загнали соболя. Подхожу, валуны, будто их кто сюда нарочно натаскал, а между ними дыры. Я кое-какие заткнул, потом зажег бересту и сунул в одно отверстие, дым потянуло под камни.
Сел и посматриваю на Кнопку. Она беспокоится, с лапы на лапу переступает: тут где-то соболь, погнал его дым. А Бусик отошел и свернулся калачиком.
Немного погодя соболь выскочил. Кнопка за ним, но поскользнулась на камне и свалилась на Бусика. Тот спросонок-то перепугался и всадил зубы в Кнопку. Завизжали оба и покатились кубарем.
Соболь с перепугу заскочил на дерево. А собаки комком мимо прокатились. Он соскочил и тягу в голец.
Так и пошли ни с чем. Только Кнопка виновато смотрит на меня, мол, Семен Дормидонтович, прости, обмишурилась я, и все этот болван Бусик, чтоб ему ни дна ни покрышки.