Красная волчица
Шрифт:
— Кто-то в спину стрелял, — хмуро ответил Василий. — Потом лежачего добил: пуля через грудь прошла и под ним в земле застряла.
Тело Дмитрия занесли в дом и положили на стол. Никто не заметил, как появилась Прасковья Спиридоновна. Она долго смотрела на сына.
— Спит Митенька. Такой-то ты у меня неспокойный был. Бывало, всю ночь криком кричал.
Прасковья Спиридоновна погладила волосы, убрала с них жухлый лист.
— Некому мне теперь печь грибные пироги, как-то ты их любил. Поди, и не поел перед смертью-то? Так я тебе и напеку на дорогу.
Женщины рыдали, мужчины, насупившись, вышли из-за дома.
— Как же случилось-то? — разговаривала с телом Дмитрия Парасковья Спиридоновна.
— Как?
А было так.
Вечер. Дмитрий заряжает патроны. Ванюшка ему помогает.
— Тятя, я пойду с тобой уточить?
— Завтра тебе в школу. В другой раз.
— А ты куда пойдешь? На Соленую речку? Где ленков ловили?
— Ага.
— Речка уже вскрывается.
— Вода в ней соленая, вот и разъедает. Утки туда и прилетают.
— Крохали?
— Крохали, гоголи, селезни.
— А стрелить ты мне дашь, когда пойдем?
— Зарядим послабей заряды.
— Из двухстволки?
— Из двухстволки. Закончишь школу, ружье куплю. Тридцать второй калибр. Как раз по тебе будет.
Ванюшка от счастья ерзал на стуле.
— Мама, слышишь, тятя мне ружье купит.
— Слышу, — Анна улыбается. Она у печки теребит косачей. — Балует тебя отец.
— И ничего не балует, — возразил Ванюшка; — Вот еще немного подрасту и убью сохатого. Тогда у нас всегда мясо будет…
— У сохатого, паря, ноги длинные, — забивая пистоны, говорит Дмитрий. — Собаку добрую на него надо.
— А у меня Чижик растет. Дядя Захар говорит, зверовой.
— Порода-то хорошая, натаскивать только надо.
Утром Дмитрий перевалил хребет и вышел на Соленую речку. Стиснутая с обеих сторон горами, она, продираясь сквозь камни, ревела на перекатах, пенилась, но на плесах текла спокойно.
Из-за поворота вылетел табунок селезней. Прогремели выстрелы, два селезня ударились о мерзлую землю. Поднял Дмитрий уток, тяжелые, жирные. Начало доброе. Позади треснула ветка, оглянулся: Буян стоит, виновато смотрит.
— А ты зачем пришел? Уток пугать? Марш домой!
Буян отошел немного и лег у дерева, прислушиваясь, куда хозяин пойдет.
Дмитрий прошел немного, поднялся на склон сопки, у подножья которой бежала речка, и сел на колодину под развесистой елкой. Внизу рокотала речка. Он услышал свист крыльев. Из-за поворота прямо на него летели два крохаля. Вскинул Дмитрий ружье, толчок в плечо, и — крохаль камнем упал в заросли. Дмитрий спустился к реке, нашел птицу и пошел берегом. Налетали утки, он стрелял их и шел дальше. Так прошло немало времени. Вдруг впереди раздался выстрел, и Дмитрий на поляне увидел Никифора.
— Здорово живем, — поздоровался Дмитрий,
— Здорово, — недружелюбно ответил Никифор.
— Много спромышлял?
— Штук десять. Да две унесло. — Никифор привязал уток к поняге и надел ее.
— Что-то тебя, братец, не видно. Все от людей хоронишься.
— От родного брата. — Никифор блеснул глазами. — На всю тайгу осрамил.
— Что пенять на меня. Я же вам говорил. Ты думаешь мне легко. Ведь какой бы ни был, а отец.
— Жалко стало. Кто же его в тюрьму упрятал, раззор семье сделал? Может, не ты, а кто другой?
— Сам он в нее лез, и ты помогал. Не пойму ни тебя, ни отца. Все в доме есть, а еще зачем-то гребете. Хорошо бы честным трудом, так нет, с бандитом Кердолей связались. Тебе-то пора одуматься. Жить-то придется при Советской власти.
Никифор в одной руке держал ружье, второй теребил бороду, в которой желтела хвоя, и тяжелым взглядом смотрел вдаль.
— А я, может быть, хочу жить по-своему, без ваших Советов.
— Интересно, как. это ты думаешь жить, — усмехнулся Дмитрий. — Рано или поздно все равно придешь ко мне в Госторг.
— Сдохну, но не приду. И за отца ты еще расплатишься.
— Войну объявишь? Дурак ты, Никифор, честное слово. Дороги к старому не будет, запомни. Что мы не успеем сделать, ребята подрастут, доделают.
Дмитрий завернул самокрутку, высек искру огнивом из кремня, прикуривая, отвернулся от ветра. Не успел он к самокрутке поднести дымящийся трут, как огнем обожгло нутро, раздался грохот, будто над речкой прокатился молодой гром. Дмитрий, выронив самокрутку и трут, повернулся.
Никифор стоял с бледным лицом. Из ствола ружья шел дымок.
— Брат… — прошептал Дмитрий. — В спину. Как самый последний трус…
С плеча Дмитрия соскользнуло ружье и глухо, ударилось о землю, а он упал плашмя на спину.
— Брат, добей, — простонал он. — Добей, братишка. Хоть здесь не будь трусом… Добей. Прошу тебя…
Никифора била мелкая дрожь. Вея злоба выплеснулась вместе с выстрелом, Никифор упал на колени.
— Митька, брат… прости.
— Добей… — катаясь по холодной земле, умолял Дмитрий. — Нутро огнем горит… Добей…
— Что я наделал… Митька, прости.
— Добей, братишка, — уже ничего не слыша, просил Дмитрий.
Никифор тяжело встал, дрожащими руками наставил ружье в грудь Дмитрию и выстрелил. Наступила тишина.
На куст села синица и запела звонко, беззаботно. Никифор некоторое время удивленно смотрел на нее, потом, волоча ружье за ремень, побрел вдоль берега. Отошел сажей двести, посмотрел на ружьё, бросил его и побрел дальше.
На поляну выбежал Буян. Увидел Дмитрия и очень удивился, что тот лежит на земле. Лизнул щеку и — отскочил. От страха шерсть поднялась дыбом. Буян метнулся к речке и завыл долго, протяжно от страха и горя.