Красная ворона
Шрифт:
В раннем детстве я особенно остро ощущала эту пустоту и собственную ненужность двум людям, подарившим мне жизнь. В три года у меня появилась привычка подбирать вещи родителей, которые они забывали то тут, то там, и прятать в свой шкафчик. Я даже выделила для них полку. Помню, в этой коллекции были мамины помада и шарфик, папины солнечные очки и запонка. Няня знала о моем тайнике, но воспитательных мер не предпринимала: догадывалась, что невинное воровство проистекает из одиночества. Когда становилось совсем грустно, я доставала какую-нибудь вещичку и разговаривала с ней,
Потом я подросла и оставила эту глупую привычку, но сосущее чувство одиночества не проходило. Я страстно завидовала Тинки-Винки: после занятий в школьном вестибюле ее ждала мама, толстая и заботливая, в чьи объятия она неслась с радостным воплем. Меня же встречал неразговорчивый шофер на мерсе цвета мокрого асфальта.
Поэтому несложно представить, что я испытывала рядом с женщиной, которая смотрелась как самая смелая и заветная мечта о маме. От счастья у меня вибрировали кончики волос и ресницы. Переполняла, выросшая на дрожжах ликования, столь мощная и бурливая энергия, что, казалось, могу взлететь и макушкой пробить потолок.
Когда мы проходили мимо комнаты брата — вприпрыжку, держась за руки, как задушевные подружки, — дверь открылась, и Рин выскочил в коридор. Думаю, так получилось не случайно — мой заливистый смех разносился по всему дому. Столкнувшись с нашей парочкой нос к носу, брат пару мгновений рассматривал мою гостью, затем перевел взгляд на меня и выразительно повертел пальцем у виска.
— Совсем сбрендила!..
Ответить я не успела — развернувшись, он понесся в противоположную от нас сторону.
— А он редкостная бука! — заметила мама в удалявшуюся спину и скорчила забавную рожицу.
Я в ответ фыркнула, но негромко, чтобы Рин, не дай бог, не услышал.
— Но при этом — совершенно необыкновенный! — Она возвела глаза к потолку. — Фантастика! Просто супер. Уродится же такое!..
— Раз в миллион лет! — радостно согласилась я.
Тень папы (я раздобыла ее в прихожей, когда настоящий папа неторопливо облачался в пальто перед зеркалом) оказалась не менее классной: великан под два метра ростом с золотым кольцом в ухе и громоподобным смехом. Он весь зарос курчавой светло-рыжей бородой и смахивал на пирата. Я даже струхнула в первый момент. Но мандраж быстро улетучился: такой он был веселый и добродушный. Облачением служили широчайшие атласные штаны алого цвета и безрукавка, расшитая серебром.
— Ну что, мои любимые и золотые, — он обхватил нас с мамой огромными лапищами и плотно прижал к себе и друг к другу, — куда вы хотите, чтобы я повел вас?
— В зоопарк! — Я выпалила, не колеблясь ни секунды. — Я там ни разу еще не была! За все мои девять лет.
— Кошмар! — Мама сочувственно присвистнула. — И я знаю, чем это мотивировалось.
— Мне говорили, что там антисанитария и микробы, и я очень хочу на них посмотреть.
— На микробов?! — Она рассмеялась. — Глупыш, они такие маленькие, что их не видно.
Хотя папа разжал свои медвежьи объятия, она по-прежнему прижималась к нему, уткнувшись щекой в безрукавку, а он, с очень довольной физиономией, тихонько дул ей на макушку со светло-русым хохолком.
— Я знаю, я пошутила. Я начитанная девочка.
— Тогда лучше в цирк, — пробасил папа. — Там их тоже предостаточно. А еще, специально для начитанных девочек, там клоуны и воздушные гимнасты. А главное — зверюшки не такие несчастные, как в клетках зоопарка. Они там бегают, прыгают и кувыркаются.
— В цирке звери тоже несчастные, — возразила мама, тряхнув головой. Хохолок мазнул папу по носу, и он чихнул. — Не по своей воле они прыгают и кувыркаются! Смотреть на счастливых зверей надо в Африке. Махнуть в заповедник или национальный парк.
— Ух, ты! — Я повисла на папином локте, заболтав ногами. — Пожалуйста, махни нас в Африку! Ты ведь сможешь!
Папа поднял локоть до уровня своей головы, и я оказалась высоко от пола. Ноги раскачивались, как качели.
— Нет, малышка-Иришка.
— Сможешь, сможешь, сможешь!..
Папа осторожно поставил меня на пол. А мама погладила по голове, словно утешая.
— Они, пожалуй, смогли бы. Вместо того чтобы в третий раз на Кипр или в Париж, свозили бы детей разок в Африку. Но не мы, нет.
Пронесся сквознячок грусти, но я не позволила себе поддаться ему. Нет так нет! И без того замечательного — через край.
В конечном итоге в цирк мы не пошли: я вспомнила, что другие люди не смогут их увидеть, и потому кассирша не продаст билетов. И что же, все представление стоять? Или усядемся втроем на одно место? Мои доводы признали разумными, и мы отправились просто гулять.
Был хмурый ноябрьский день — из тех, когда небо серое и деревья тоже, а грязи под ногами еще далеко до льда и снега. Но мне казалось, что светит солнце и вовсю заливаются птицы.
Мы играли в города и в животных. И в смешную игру «кто на что похож». Мама загадала Рина, а мы с папой должны были отгадать, задавая вопросы: на какое животное он похож? На какой напиток? На какого сказочного героя?.. Я отгадала первая, завопив: «Ри-и-ин! Братик!», когда мама сказала, что из сказочных героев он смахивает на Конька-горбунка.
Потом папа пересказывал в лицах мифы Древней Греции и Скандинавии. Когда он рычал за Циклопа, лаял за Цербера и клацал зубами за волка Фернира, мы с мамой сгибались и катались от хохота. У меня даже разнылся живот и заболели челюсти. А вот прохожие посматривали на нас с ужасом и старались держаться подальше.
Утомившись, мы плюхнулись на лавочку у пруда. Я сидела посередине и кидала куски булки плавающим уткам и селезням. Мама и папа переглядывались над моей головой. Они так смотрели друг на друга! Старались коснуться невзначай то рукава, то щеки. Настоящие папа и мама никогда так не делали. Они разговаривали между собой негромко и вежливо — если рядом были мы, дети, или прислуга, или гости, но порой из их комнат доносились слова на повышенных тонах. Мамин голос становился похожим на визг кофемолки, а папин — на рычание машинки для стрижки газона. Но главное: никогда обращенные друг на друга глаза не светилась…