Красное и белое. И серо-буро-малиновое
Шрифт:
В несколько часов вывезя практически всё имущество на свои склады, купец Толстопузов был готов отправиться в долгий путь с княжной и попом, но при этом слегка помялся и заявил:
– У меня беда… Вот незадача! все деньги Вам, княжна отдал. Как с Вами поехать? Ума не приложу – денег-то у меня совсем нет! Разве что сала и хлеба с собой взять?
Княжна успокоила купца, пообещав компенсировать все расходы и не остаться в долгу – ведь едет он не из-за себя, а для неё, «благодетель ты мой»! Толстопузов успокоился. Собираясь дома в долгий путь, и запихивая в потайные карманы штанов и куртки пачки денег «на всякий случай», он так заявил своей жене:
– Я, мать, с Лизкой и попом в Крым отправляюсь. Лизку провожу до Крыма. Думаю,
Елизавета, уже умудрённая опытом бегства из Глуповского дворца, собрала деньги и драгоценности, спрятав их на теле и зашив в нательных вещах, пройдясь по дворцу, повздыхала и вместе с отцом Сигизмундом и купцом Толстопузовым отправилась на железнодорожную станцию. Оттуда эта троица и отправилась поездом на юг России, где зарождалось Белое движение.
Купец Толстопузов не ошибся в своих предположениях – Елизавета плохо знала жизнь, и Толстопузов, взявшись опекать её в дороге, делал это так ловко, что на деньги княжны обеспечил и ей, и себе, и даже Сигизмунду весьма комфортное путешествие с немалым прибытком наличности в свои потайные карманы.
Хренский, не найдя понимания в Полуумнове, понял, что его эра закончилась, также направился в Крым, в надежде там как-то обустроиться и затем вызвать к себе из Глупова семью. Семью с горем пополам он в Крым перетащил, оттуда как-то перебрался в Европу и что он там делал – я не знаю.
Из опубликованных в последнее время в отечественной печати воспоминаний белоэмигрантов следует, что они винили во всём произошедшем в Головотяпии только Хренского. Именно он первым пожал как-то в начале марта 1917 года руку дворнику и назвал его «товарищ». Тогда все глуповские газеты восхищались этим, как и художественная интеллигенция Глупова. Теперь же все те, кто восхищался, ставили Хренскому в вину именно это рукопожатие.
Логика здесь была проста – пожал быдлу руку, быдло осмелело. Осмелело и стало уже диктовать свои условия, а если условия быдла не выполнялись, то и выгоняли настоящих патриотов из их квартир и делали их жизнь невозможной. Печатались всякие фельетоны по этому поводу, при встрече с Хренским отворачивались от него или фыркали ему в лицо! Бедный Хренский! От такой жизни уехал к «чёрту на Кулички» в Австралию, где и устроился лаборантом Мельбурнского университета. В Австралии эмигрантов первой волны почти не было, так что зажил там более или менее спокойно. Его следы в Головотяпской истории на этом теряются, и я решительно не знаю, что про него ещё сказать.
Советская власть в Глуповской губернии вводила новые законы, а старые – выводила. Все памятники царям и царским сановникам решительно снесли несмотря на то, что к октябрю 17-го года они были разноцветными и аллегоричными.
Компорекмил Матрёшкин набрал силу и головорезов, и уже не допускал неконтролируемого выноса денег и драгоценностей их владельцами из конфискованных помещений и зданий. Он лично обыскивал выселяемых, и кроме личных вещей – белья и пары одежды, – ничего не позволял выселяемым или арестованным с собой брать. Протоколов изъятия никто не вёл, поэтому Матрёшкин всё экспроприируемое складывал лично в свой портфель, после чего относил его в Совет в финансовую комиссию сам лично, вываливая из большого кожаного саквояжа деньги и драгоценности на стол Председателя финансовой комиссии, которая работала в ведомстве компофина Камня. В революционной сознательности Игоря Матрёшкина никто не сомневался, поскольку он однажды принародно отлупил одного из своих сотрудников, пытавшегося во время обыска засунуть за щёку кольцо с брильянтом.
Чёрт его знает как, но, не смотря на революционную сознательность Матрёшкина, часть экспроприированных драгоценностей случайным образом оставалась на дне саквояжа, поэтому Матрёшкин, зайдя в свой кабинет, и обнаружив их, сокрушённо качал головой: «Опять прилипло!» и для сохранности складывал их в свой личный сейф, строго говоря сам себе:
– Вот ведь как! Незадача… Ну не бежать же мне по коридорам в комиссию сдавать эту дрянь: что я – мальчишка им, что ли? Пусть пока полежат в моём сейфе для сохранности, а я при случае их и сдам! Вот ведь товарищи обрадуются! Скажут: «Ай да Матрёшкин! Ай да сукин сын!»
И, любовно поглаживая каждую золотую брошь или колечко с изумрудами, аккуратно заворачивал их в заранее приготовленную тряпицу и складывал в нутро сейфа. Ключ от сейфа он прятал так надёжно, что никто его «ни в жизь» бы не нашёл!
Борьба с саботажем и построение социализма
Глуповское общество, в задумчивости почёсывало затылки и при этом бурно обсуждало суть того пути, на который его вывела Большая Глуповская Социалистическая Революция. Агитацию по этому поводу среди глуповцев проводили все – большевики, меньшевики, эсеры, монархисты, анархисты и, как следует из некоторых глуповских газет того времени, даже антихристы. Переворот в Глупове совпал по времени с переворотом в Петрограде. Советская власть возникала повсюду по стране, а потому солдаты массово бежали с фронта. В Глупов также повалили солдаты, усиливая брожение в умах и животах, ибо объёмы продовольствия ощутимо сокращались. Бегущие с фронта солдаты, были в основном из крестьян, ведь в те годы 85% населения Головотяпии составляли крестьяне. Солдаты, обременённые семьями, возвращались в деревни и сёла, чтобы успеть к переделу землицы, а бобыли и молодые солдаты из числа безземельных крестьян в деревню не торопились, а ходили по городам Головотяпии с винтовками, пугали обывателей и записывались в органы советской власти, большевистскую партию или милицию.
Головотяпское общество, как и следовало ожидать, раскололось на два лагеря – одни стояли за большевиков, другие – против большевиков, но тоже стояли. Разделение это произошло по идеологическим соображениям, которые заключались в следующем.
Большевики говорили, что при коммунизме, куда они всех глуповцев уже ведут, всё будет общее – это и есть коммунизм. Этим воспользовались все другие антибольшевики. Они говорили, что при большевиках всё будет общее, в том числе и жёны. Холостым и молодым глуповцам такая перспектива нравилась – все женщины будут общими, благодать! Поэтому они стояли за большевиков и записывались в большевики. Некоторые женщины, повидавшие жизнь или уже вдовствующие, была тоже за то, что всё будет общее.
Женатым, в принципе, тоже нравилась идея о том, что и им будут доступны чужие жёны из молодок, когда все жёны будут общими, но им вовсе не нравилось, что и их жёны станут общими и доступными для других. Такие, более старшие по возрасту, стояли против большевиков и записывались в меньшевики или эсэры, а некоторые и вовсе посылали всех к чёртовой матери. Численность членов политических партий в Голопотяпии по сравнению с началом года выросла в сотни раз, а большевиков и того более – в тысячу раз, поскольку, как известно, на всю Головотяпию до приезда Зойки Три Стакана приходился только один большевик и тот – Алик Железин (не считая тех, кто нашёлся чуть позже).
Неожиданно для всех подкачали чиновники во главе с Копейкиным. Вдруг они решили, что Большая Глуповская Социалистическая Революция – это противозаконный переворот. И все чиновники – от мала до велика не вышли на работу, поскольку запасец деньжат и продовольствия у них уже был сформирован и они могли себе позволить не работать месяц-другой. Тотчас в Головотяпии перестали работать все учреждения – почта, телефон и телеграф, банки и казначейство, железная дорога и ямщики… Словом, всё застыло неподвижно.