Красное и белое. И серо-буро-малиновое
Шрифт:
Более того. После того, как полиция с падением царского режима перестала существовать, по всей Головотяпии подняли голову грабители и воришки. Остановить их было некому. А потому местные Советы создали своими силами местные милиции.
В Глупове, например, Игорёк Митрофанов, семнадцати лет отроду возглавил Глуповскую народную милицию. И получилось это потому, что он обладал выдающимися способностями – в Совете он один из немногих умел читать и писать. Все остальные милиционеры ни читать, ни писать не умели. В милицию, работа в которой оплачивалась из средств Совета, шли такие же как Митрофан – молодые люди, бывшие крестьяне, которые в городе так и не прижились. А тут им выпала такая возможность – и при харчах быть, и власть иметь.
Фабрики,
Временный комитет использовал для защиты порядка в Головотяпии армейские патрули из расквартированных солдат.
Эти многочисленные и разрозненные милиции и военные патрули вносили хаос в дело охраны порядка. Уголовники тут же сообразили выгоду момента и зачастую представлялись милиционерами, грабя обывателей. Впрочем, и некоторые настоящие милиционеры не прочь были поживиться обывательским добром, что они и делали во время обысков и арестов контрреволюционеров.
Так что защита порядка в Головотяпии вовсе не была в руках Временного комитета, и, по правде говоря, власть стремительно выскользала из его немощных рук.
Временный комитет реально распоряжался только казёнными средствами Головотяпии. Именно он выдавал средства на существование всех Советов Головотяпии, хотя Головотяпские Советы имели и собственные средства, которые им выделяли либо как пожертвования, либо как регулярные перечисления организации и предприятия. Даже купцы Головотяпии считали своим долгом принять посильное участие в революции, а потому делали регулярные пожертвования местным Советам – то деньгами, то товарами. На всякий случай.
Как я уже сказал, к концу лета 1917 года казённые предприятия и частные предприятия уже на половину управлялись не директоратом, а комитетами. Так, например, рабочий комитет аледонитового рудника под Полоумновым, принадлежавшего промышленнику Жарову, не только устраивал многократные забастовки, требуя повышения зарплаты, но и в конечном итоге стал контролировать финансовые потоки комбината. Жаров, почувствовав к концу сентября, что наступают горячие деньки, незаметно утащил из кассы комбината все деньги, забрал из собственного дома в Полуумнове всё самое ценное и с семьёй уехал в Крым, где у него давно была куплена дачка в Коктебеле с видом на море и с обширным плодовым садом. Жаль, конечно, было бросать и рудник, и собственный дом, но он чувствовал, что в скором времени может лишиться не только имущества, но и самой жизни. Брошенный им рудник кое-как управлялся рудкомом.
Так что Временный комитет находился, по сути, в состоянии, близком к параличу, теряя с каждым днём частички власти, но не было в Головотяпии ни одной доброй души, которая догадалась бы поставить подножку этому органу власти и слегка подтолкнуть его в спину. Такой душой оказалась Зойка Три Стакана, да и то в силу вынужденных обстоятельств – надо было вернуть Камня, а сделать это можно было только через революцию.
Сразу после того, как телеграмма о созыве съезда всем местным советам была отправлена, Зойка Три Стакана собрала всех матросов и местных большевиков на подпольный партийный съезд. Зойку до сих пор разыскивали местные власти за попытку военного переворота во время войны и ей по действующему законодательству грозила смертная казнь. Поэтому на съезде, который прошёл в кабаке «12 табуреток», было решено спрятать Зойку Три Стакана на подпольной квартире и связь с ней держать через Кузькина. Было решено активизировать агитацию масс за свержение Временного комитета через большевистскую газету «Глуповская правда», а потому обязали всех активных большевиков помочь Железину и Закусарину писать боевые статьи в газету.
Сразу же после съезда Зойка Три Стакана и Кузькин ушли в городское подполье – Зойка Три Стакана одела сарафан и кофту, закуталась в платок и с утра до вечера торговала семечками на городском рынке. Никто её в такой одежде не узнавал.
Кузькин снабжал её семечками, выполняя функции торгового представителя. Понимая важность ситуации, он даже перестал пить. С утра и до вечера он разъезжал по близлежащим деревням и закупал у селян подсолнечные семечки, которые и привозил Зойке Три Стакана для продажи. Это ему очень понравилось: во-первых, он болтал обо всём на свете с людьми как в городе, так и в деревне, а он был словоохотлив; во-вторых, он с удовольствием замечал, что его подпольный бизнес приносит ощутимые барыши, счёт которым вёл он лично, и даже подумывал, что может быть «ну её, эту революцию? заработать ещё деньжонок, да домик с мезонином купить?»; в-третьих, они с Зойкой Три Стакана снимали две отдельные комнаты в чистом просторном доме, и он, ожидая возвращения напарницы с рынка, начал писать комментарии к «Капиталу» Карла Маркса. Случилось это потому, что Зойка Три Стакана, узнав о том, что Кузькин «Капитала» не читал, сунула ему первый том книги под нос и грозно сказала:
– Чтобы до революции прочитал.
Читать Кузькин начал, естественно, с «Введения». И тут же у него стали возникать вопросы и предложения. Чтобы не забыть своих мыслей, он стал подчёркивать карандашом в книге отдельные слова и фразы, и в своей тетрадке стал записывать комментарии. Например, во «Введении» он подчеркнул такие марксовы слова: «Всякое начало трудно, – эта истина справедлива для каждой науки. И в данном случае наибольшие трудности представляет понимание первой главы, – в особенности того ее раздела, который заключает в себе анализ товара». В тетради он оставил комментарий по этому поводу: «Чего тут трудного? И зачем читать целую главу? Товар – это то, что продаётся. Тоже мне, марксист!»
Далее он подчеркнул такую фразу: «К тому же при анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции». В комментарии он написал: «А весы? Я ведь семечки покупаю пудами! Надо будет Марксу сказать про весы. Не забыть».
Под номером три была подчёркнута такая фраза из «Введения»: «Дело в самих этих законах, в этих тенденциях, действующих и осуществляющихся с железной необходимостью». Тут сомнения у него были чисто лингвистического плана: «Странно как-то. Разве необходимость может быть железной? Она может быть ясной или неясной. То, что он тута написал, подобно тому, чтобы написать – с глиняной необходимостью или с ледяной. Всё это неправда!»
За считанные дни в Кузькине проснулся критик-марксист. И он стал активно комментировать Маркса на страницах «Глуповской правды». Народу нравилось. Кузькина стали цитировать как известно марксиста. Он не возражал.
К утру 25 октября в Глупов съехались депутаты некоторых местных советов. Организацию проведения Второго съезда взял на себя Живоглоцкий. Надо заметить, что это у него получилось хорошо.
По подсчётам мандатной комиссии с мандатами на съезд приехали представители чуть более половины головотяпских советов. Всех их разместили по гостиницам и по домам обывателей, накормили и уведомили, что в час дня в Большом зале заседаний бывшего Дворянского собрания начнётся первое заседание Второго всеголовотяпского съезда советов.
Временный комитет Головотяпии во главе с Хренским знал о готовящемся съезде. Ани-Анимикусов вылечил свою подагру и вернулся в город. Его Митрофан, понимая, что угроза исходит только от Зойки Три Стакана, дал распоряжение всем бывшим жандармам и царским сыщикам найти её за очень приличное вознаграждение.
Хренский был беспечен. Он по телефону созвонился с командиром Загрязнушкинского полка, который заверил Хренского, что всё под контролем и в случае любого бунта его полк станет на защиту Временного комитета. Сам полковник в момент разговора по телефону находился под домашним арестом по указанию полкового солдатского Совета и был пьян.