«Красное и коричневое» и другие пьесы
Шрифт:
В доме дона Сильвестра. В левой части сцены — комната, отведенная Ивану и его больному отцу. Справа — коридор и лестница на второй этаж, дверь, выходящая во двор. Вначале освещена только эта правая часть. Я н а и И в а н, безмолвно попрощавшись, расходятся. Яна поднимается наверх. Иван входит в комнату к отцу, зажигает лампу. Правая половина сцены погружается в темноту.
М а к к а в е й. Доктор ушел?
И в а н. Ушел.
М а к к а в е й. Что он сказал?
И в а н. Через неделю можно будет ехать.
М а к к а в е й. Через неделю! А ты не думаешь, что я могу умереть?
И в а н. Ну что ты, отец! Доктор сказал, ты скоро поправишься.
М а к к а в е й. Я тебя спрашиваю.
И в а н. Ты устал. Поздно. Пора спать.
Пароходный гудок.
М а к к а в е й. Слышишь?
И в а н. Что?
М а к к а в е й. Гудок. Все три дня, что мы здесь, гудит, гудит… Слышишь?
И в а н. Слышу.
Гудок.
М а к к а в е й. Она красивая, правда?
И в а н. Кто?
М а к к а в е й. Дочка Сильвестра, Яна.
И в а н. Красивая.
М а к к а в е й. И добрая.
И в а н. Добрая.
Гудок.
М а к к а в е й. Вот так же выл гудок на фабрике Харизановых в двадцать третьем, когда мы шли в бой — рабочие, батраки. Шагаем в темноте, а гудок гудит, гудит. Ничего не видно, а куда идти, знает каждый. Я был тогда твоих лет.
И в а н. И что?
М а к к а в е й. Ничего… Может, так оно и нужно, чтоб ты бросил меня и пошел своим путем.
И в а н. Ты о Яне?
М а к к а в е й. О ней. И о другом тоже.
И в а н. Я знаю… Мой долг идти с тобой.
М а к к а в е й. Я могу умереть сейчас, через год, через два. При чем тут долг? Мне нужен не долг, а любовь. Мы шли тогда ночью, во мраке, рядом погибали товарищи, и это был не долг, а любовь… Мы людей любили, борьбу. А что любишь ты?
И в а н. Может быть, Аргентина и есть моя родина. Я здесь родился. Может быть…
Гудок.
М а к к а в е й. Может быть… А что такое я в твоей жизни?
И в а н. Ты — мой отец.
М а к к а в е й. Но у твоего отца родина не здесь. За нее он проливал кровь, в ее земле лежат его друзья.
И в а н. Разве я говорил, что мы не поедем?
М а к к а в е й. Поживем здесь еще пару деньков — и скажешь. А если ты и правда хочешь ехать, то это можно сделать и сейчас, хоть сегодня же ночью.
И в а н. Но ты еле ходишь. Ты должен поправиться. Тогда и уедем. Через несколько дней.
М а к к а в е й. Через несколько дней.
Гудок.
У детей та же родина, что и у отцов. Это закон крови, и кто ему не подчиняется, тот всю жизнь будет скитаться по земле, пока не умрет, как собака, посреди дороги.
И в а н. Зачем ты говоришь мне все это, отец? Вся моя жизнь — одно бесконечное горе. Тебя преследовала полиция, сколько раз приходилось ночевать под открытым небом. В груди у меня полно нефти и ни одного доброго слова. А она красивая, хорошая. Чем она виновата? Чем виноват я? Я свой долг знаю, но разве у меня больше ни на что нет права?
М а к к а в е й. Жизнь, сынок, состоит не только из права и долга. Право попирают, долг забывается. Человек имеет право на свой дом, а у него нет и угла. Имеет право радоваться, а радости нет. Странно, правда? Человек должен бороться за другого человека, а не делает этого. Должен забывать некоторые вещи, а не может выкинуть их из головы. И забывает то, что должен помнить. Странно, правда? И вовсе не странно. Не странно потому, что жизнь состоит не только из права и долга. Главное в ней то, что люди любят. Одни — одно, другие — другое. Одни слегка, в каких-то границах, другие — сильно, до конца.
И в а н (берет одеяло). Еще несколько дней.
М а к к а в е й. Еще несколько дней…
И в а н. Поздно. Тебе нужно уснуть.
М а к к а в е й. Дай-ка мне лучше кожу.
И в а н. Какую кожу?
М а к к а в е й. Свиную.
И в а н. Зачем?
М а к к а в е й. Постолы хочу себе сшить.
И в а н. На что тебе сейчас постолы, отец?
М а к к а в е й. Сошью себе постолы и в них выйду из поезда у себя в Пордиме. Не могу же я показаться людям в этих городских ботинках. Засмеют. Поглядите только на этого Маккавея, скажут…
И в а н. Но там сейчас все по-другому. Ты ведь видел в журнале.
М а к к а в е й. В журнале всё люди молодые… Сошью себе постолы и выйду в них из поезда на станции Пордим… Маккавей вернулся, скажут люди, с сыном… (Опускается на подушку.)
Иван некоторое время стоит около него, потом тушит свет и выходит в коридор. Освещенная луной, на лестнице сидит Я н а. Иван подходит к ней.
И в а н. Красивая ночь.
Я н а. Красивая.
И в а н. И звезды красивые.
Я н а. Красивые.
И в а н. И то дерево во дворе.
Я н а. И дерево… А я… я разве не красивая?
И в а н. Ты — самая красивая.
Я н а. Это потому, что я сама спросила? Может, мне уйти?
И в а н. Не понимаю я тебя.
Я н а. А я тебя!
И в а н (обнимает ее). Сиди вот так и слушай. Я тебя люблю и никуда не поеду. Останусь здесь и буду работать. Заработаю много денег, и тогда мы вместе уедем в широкий мир. Будем плыть на пароходах, ехать поездом, увидим, как живут люди… Мы будем свободны. И свободными вернемся в Болгарию. Неважно, что мы родились не там. У детей та же родина, что и у отцов! Слышишь, Яна? Я тебя люблю, и ты меня любишь. Значит, мы люди свободные. Кто любит — свободен. Вот эти самые руки, что сейчас тебя обнимают, могут творить чудеса. Я сильный, и сила эта радует меня. Будем там работать, создадим свой дом. Слышишь, Яна?