Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого
Шрифт:
Затем солдат, трудовик, с поддержкой коалиции. Затем, в чередование, – известный оголтелый анархист Блейхман, бритый, исхудалый, с седеющей шевелюрой, как всегда и с видом и с криком скандала:
– Я – приветствую вступление социалистов в кавычках в правительство! – потому что так они покажут своё настоящее лицо, а будет их там – полтора человека. Все их обещания останутся на бумаге. Одно они будут делать твёрдо – бороться с нами, анархистами. Но мы выдержим, как и против царского правительства. Большевики – непоследовательны, но я уверен, что в конце концов и они станут на путь анархии. Пусть рабочие и крестьяне видят, что путь революции только в захвате власти! Христос говорил: судить не по словам, а по делам. Смеётся тот, кто смеётся последний!
Затем от эсеров – сосредоточенный Гоц:
– …Мы стремились отдалить этот момент, но история не ждёт. Нам говорят, будто мы отдаём лучших наших товарищей в плен к буржуазии. Это смешно. Наши представители идут в передовые окопы революции. Когда эсер Чернов идёт в министерство земледелия – то осуществлять лозунг «земля и воля».
За ним вышел от меньшевиков плотный хладнокровный Дан. Воодушевления не было у него и следа, он кисло говорил о новом правительстве. Что вообще – это большая жертва: и партии, и тех товарищей, которые соглашаются взять портфели, но просто без этого, видимо, нет спасения. Иначе – мы откроем дорогу контрреволюции. А те, кто говорят, что входить в правительство не надо, – пусть скажут: а что же надо делать?
И – действительно.
Выпустили ещё двух солдат. Из 11-й армии приехавший Шацкан, не похожий на рядового солдата, заверял, что армия хотя и больна, но после сегодняшней декларации скоро вылечится, отечество не погибнет, – важно то, что теперь военным министром Керенский.
Видя ли неблагоприятную для большевиков обстановку, Каменев подошёл внизу к эстраде и показал – снять его из списка ораторов. Или знал, кто выступит сейчас?
А Троцкий уже – вот, вышел на эстраду и стоял, в ожидании, пока его представят залу.
Он был роста немного выше среднего, а держался очень выпрямленно, как бы выше себя, ещё возвышаемый обильной колеблемой вьющейся шевелюрой. Она ли покачивалась, он ли весь, – но в этом был подготовляемый шаг на трибуну, и отражался в сдерживаемой улыбке длинных губ. И только подпорчивало пенсне да внизу лица непропорционально маленькая негустая бородка, а то всё вместе было – напряжённость, но и надменность, совсем не как представляемый новичок.
Чхеидзе слабым голосом объявил, что сейчас выступит вождь Первой Революции, последний председатель 1-го Совета рабочих депутатов… – и отдельные голоса, вероятно предупреждённые, закричали:
– Троцкого! Троцкого! Просим товарища Троцкого!
И Троцкий – легко вышагнул к трибуне, теперь Церетели видел его только сзади, с плеча, – и заговорил на весь зал металлическим голосом, ясным звуком, – и сразу стихли всякие разговоры.
– Товарищи! Наша русская революция потрясла не только Европу, но и весь мир! Она застигла нас, группу изгнанников, в Нью-Йорке – и даже там, в этой могущественной стране, где царит буржуазия, – и его голос сразу налился негодованием, – даже там она глубоко отразилась на рабочих. Вы почувствовали бы гордость, если бы видели тех рабочих. Вы бы тогда почувствовали судьбу всего мира!
И уже руки его начали взлетать в жестах, и как будто были удлинены – туда дальше, во весь мир (но слишком выскакивали длинные манжеты, он досадливо подтягивал их). И, содрогаясь сам от взрыва внутреннего снаряда:
– Бр-рошен факел революции в пор-роховой погреб капитализма!! Наша революция открывает новую эпоху крови и железа! Но уже в борьбе не наций против наций – а класса угнетённого против классов господствующих!
Эту кровь и железо он провещал с ужасной полнотой звука и чувства. Чеканные его фразы хлестали кого-то невидимого как щёлкающие бичи, в нём была картинная мощь! – Троцкий весь выбрасывался вслед ударам, весь отдавался речи, – и в благодарность зал отдался оратору, только сейчас осознав, какое же великое они творят в эти будни, сами того не подозревав, – так буденно все говорили до Троцкого.
– Наступает новая эпоха борьбы – борьба всех, прижатых к земле! Повсеместный подъём всех эксплуатируемых и обманутых! И на десятках митингов американские пролетарии просили меня передать пламенный привет своим русским братьям!
Аплодировщики – так и взорвались. А оратор чуть вздрогнул или встряхнулся, уже поняв, что он владеет Советом, что он вождь, – и от темпераментного первого presto отпустил в andante:
– Дальше я имел случай прийти в соприкосновение с пролетариями немецкими. Вы спросите: где? В лагере военнопленных в Канаде, куда нас как врагов заключило английское правительство капиталистов, – не хотело нас пропустить в Россию за то, что мы не империалисты.
Крики: «Позор!»
– В этом лагере было 100 военнопленных немецких офицеров и 700 матросов-пролетариев. И они сказали нам: «Мы – рабы нашего кайзера». А мы стали рассказывать им правду о русской революции, читали им лекции. Но германские офицеры пожаловались англичанам, что мы подрываем веру в кайзера, – и английский комендант запретил мне читать рефераты. Но когда я уезжал из того лагеря – 530 человек, выстроившись шпалерами, провожали меня и кричали: «Долой Вильгельма! Да здравствует международное братство народов!» И мы убеждены, что все немцы и все народы восстанут – и произойдёт чудо освобождения! Человечество – движется вперёд жертвами!
Густые аплодисменты. Зал был опалён. А Церетели – загрустил, как уводят ослеплённую массу от равновесия. Массе оратор пришёлся – а Ираклию резало глаза его актёрство, позёрство, его наигранная, лихо-чертовская манера. А ведь Троцкий теперь может оказаться в головке Исполкома – и замотает революцию.
Теперь, уже в ореоле, Троцкий перешёл к сути сегодняшнего заседания:
– Не могу скрыть, что я не согласен со многим, что было сказано здесь. Тут жаловались на двоевластие. Но Совет рабочих и солдатских депутатов представляет подлинную демократию. А если социалисты войдут в буржуазное правительство – разве это спасёт от двоевластия? – нет, только борьба перейдёт внутрь правительства. Двоевластие произошло от столкновения двух разных непримиримых классов – и они так и останутся двумя разными непримиримыми. Такова классовая анатомия. Вхождение в министерство – опасно! Я должен сейчас предупредить вас, товарищи! Мы должны это все осознать.
Едва пришёл – и сразу всё подрывал.
Властно стоял над залом:
– Конечно, и этот опыт не погубит страну, ибо революция слишком сильна! Я – верю в чудо! – но не сверху, а снизу. От пролетарских масс. И вот как надо решать этот вопрос.
И вот как. Ещё суток он не пробыл на русской земле, а уже диктовал:
– Тут – три заповеди! Первая заповедь: недоверие к хищническим имущим классам, недоверие к буржуазии. Помнить, что они каждым шагом ищут, как обмануть нас, трудящихся, рабочий класс и крестьянство.