Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая

Знаменский Анатолий Дмитриевич

— Сейчас и нам пора бы по домам... Но ежели рассудить здраво, то с нынешнего дня надо нам учредить, братцы, ночное дежурство в отделе. И по самому строгому уставу, поскольку помещение-то у нас, прямо скажу, самой первой категории! Окна у нас без решеток, кто угодно может ночью проникнуть, а тут вот он, потолок... Какая-нибудь сволочь... Для начала сам подежурю ночь, а уж завтра составим список дежурства. А? — И, глянув на Мошкарова, засмеялся: — А тебе вроде поначалу и комнаты не показались?

— Спать-то как будешь? На газетных подшивках? Может, хоть подушку принести? — спросил Мошкаров.

—

А как на посту спят: один глаз дремлет, другой жмурится! Перележу и на подшивках, не вечно ж эта гражданская будет тянуться?

— Лады, завтра сменим, — кивнул Мошкаров. — Спокойного тебе дежурства, брат!

Коридоры здания были уже пусты, только в кубовой еще гремел жестяной посудой истопник, да у входа по хрусткому подмерзшему снегу прохаживался солдат-латыш из охраны. Слабый ветерок мешал прикурить, Мошкаров горбился, охраняя в пригоршнях трепетавшее пламя бензинки. Жадно, едва ли не за весь день, затянулся. К нему склонились Шевченко и Тегелешкин, заплямкали губами. Постояли у порожков, раскуривая цигарки, определяя направление влажного ветра.

— Какой-то он и зимний, а вроде бы и талый, ветерок-то... Талым уже потягивает, — сказал Шевченко. — От нас, с юга, вроде бы!

— Точно, браток. С самых донских и кубанских вершин, к провесням дело! — мечтательно, с думой о теплом, хлебородном лоте и родной станице вздохнул Михаил.

17

Под давлением 350-тысячной немецкой армии советские отряды Украины откатывались к востоку. Во всех пяти ее так называемых «армиях» в это время насчитывалось едва ли 40 тысяч штыков, да и то по условиям Брестского мира на границе с РСФСР подлежали они демобилизации и разоружению. Наиболее боеспособными до конца оставались 4-я армия Киквидзе, державшая направление на Воронеж — Тамбов, и 5-я — Ворошилова, отходившая с непрерывными боями к Царицынской ветке железной дороги. Остатки 1, 2 и 3-й армий в беспорядке заполонили донские шляхи, скатывались к Ростову.

Все эти армии и отряды назывались «социалистическими» и «красными», но, лишенные дисциплины, форменного обмундирования, надлежащего политического руководства и догляда, разбавленные к тому же анархистами и бывшими уголовниками, они наводили страх на степные хутора и отдаленные станицы открытым грабежом, насилиями и бандитизмом. Посыпались жалобы с малых и больших станций железной дороги, от ревкомов и крестьянских обществ, но кто бы мог в такое время остановить дикий разгул анархии, когда вся жизнь края, казалось, держалась на волоске? Даже приехавшего в Ростов Чрезвычайного комиссара Украины и Юга Орджоникидзе (он эвакуировал из Харькова ценности банка и документы) встретила в Ростове шумная орава, несущая черные знамена и хоругви с надписями: «Срывайте замки!», «Анархия — цель человечества!» и «Дух разрушающий есть дух созидающий!».

Орджоникидзе обосновался в «Палас-отеле», созвал срочное совещание объединенного Донревкома. Он уже ознакомился с положением в городе, принял многочисленных жалобщиков от городской думы, знал о некотором «двоевластии» при внешнем объединении двух ревкомов, Ростово-Нахичеванского и Донского. Не тратя времени попусту, Орджоникидзе тут же

приказал командиру сводного красногвардейского отряда Трифонову и начальнику казачьего комендантского взвода Тулаку немедля разоружить бандитский отряд самозваного военкома Бронницкого, творившего самочинные расстрелы и реквизиции, найти способ управиться с анархистами (их насчитывалось не менее тысячи!) и лишь после этого заговорил о предстоящем съезде Советов Дона.

Подтелков и его заместитель Сырцов, двадцатипятилетний человек с одутловатым, холеным лицом юноши и жесткими глазами боевика, тут же схватились, по привычке, на остром вопросе: кому открывать съезд и быть председателем. Эти споры начались, собственно, с того самого момента, когда Москва перевела председателя большевистского комитета Васильченко в Донбасс, на помощь Сергееву-Артему, а юный Сырцов начал склоняться к «левым», по всем вопросам придерживался крайних позиций, без конца муссируя идею немедленной мировой революции...

— Наше большинство, — сказал Сергей Сырцов, — рекомендует в почетные председатели Донского съезда старейшего члена совдепа товарища Бруно.

— А Галилея — в секретари! — засмеялся начитанный и колкий на слово Ипполит Дорошев. — Вот с Коперником, правда, незадача выйдет... — Он смотрел на приезжего кавказца в темно-коричневой суконной гимнастерке под тонкий поясок, с шапкой тяжелых, жестковатых кудрей и пушистыми усами и, посмеиваясь, почему-то ожидал непременной поддержки с его стороны.

— А вы что предлагаете? — не принял Орджоникидзе расхожей и отчасти двусмысленной шутки.

— Я предлагаю вопрос пока оставить открытым, — сказал Дорошев спокойным, но властным голосом, и Серго поверил, что этот юный красавец с замашками казачьего офицера мог повернуть в Каменской свой дивизионный комитет, а за ним и всю дивизию в сторону революционного съезда, против Каледина. — Вам, товарищ, стоило бы предварительно встретиться с каменскими работниками Щаденко и Ковалевым. Они — старые члены партии, большевики.

— А здешним... вы что же, отказываете в... большевизме? — заинтересовался Орджоникидзе.

— В Ростове слишком много фракций и оттенков, постоянно ощущается давление сильного меньшевистского крыла Гроссмана. И вообще...

— Они хотят выдвинуть Ковалева, — несогласно пожал плечами Сырцов; поясняя точку зрения Дорошева и Подтел кова.

— Он из казаков? — уточнил Орджоникидзе.

— Да. Бывший урядник Атаманского полка. — Подтелков с достоинством расправил плечи. — Его и в Казачьем комитете ВЦИК знают, Зимний дворец брал. Дельный человечище!

Несмотря на сумятицу мнений, Орджоникидзе хватал в разговоре главное, склонился к Сырцову:

— А что, Сергей Иванович, стоит над этой кандидатурой подумать, а?

— Но у нас было уже решение, и потом надо считаться именно с городским пролетарьятом...

— А с казачьим населением области, и тем более на съезде? — спросил Дорошев и вдруг рассмеялся: — Рассказать, как у нас в Каменском ревкоме прятали по углам Щаденко и Френкеля от Агеевской миссии?

— А что? — мгновенно насторожился Орджоникидзе, схватывая каверзные противоречия, с которыми приходилось иметь дело почти повсеместно. — Какой миссии?