Красные камзолы
Шрифт:
Какой-то малец поскреб пальцем жестянку на моей патронной сумке. Я резко повернул голову.
— Дяденька, а это у вас герб какого полка? — робко спрашивает пацаненок лет четырех-пяти.
Строгим менторским тоном отвечаю:
— Видишь вон решетка в центре и ворота? Кексгольмцы мы.
— Да? — глаза ребенка расширились.
— Да — и улыбаюсь в ответ. — Наш полк — во-он там стоит. Видишь, желтые знамена с красными фламами? Это мы.
Я его узнал. Это был тот самый Сашенька, сын предводителя дворянства Симанского, которого мы встретили там, в лесу. Который, стиснув маленькие
Смотр еще только начинался, а по группам зрителей уже пополз шепоток, в котором словосочетание "кексгольмский полк" встречалось в разных вариациях. Зрители с удовольствием обсуждали происшествие и всевозможные слухи вокруг него. Благо медленное действо на поле не мешало вести сторонние разговоры. Да уж, связи с общественностью — великое дело. Вон, рекламу полку сделал. Глядишь, и поможет чем-нибудь. Кстати о разговорах. Надо бы мне не столько на поле глазеть, сколько погреть уши на беседах местного бомонда. Я тут все равно навроде мебели стою и на меня внимание никто не обращает…
Смотр продолжался где-то часов до четырех дня. Приветствия, прочтение какой-то пафосной речи перед полками, затем большой молебен где-то на полчаса. Маневры батальонами и перестроения дивизии в одну и в две линии. Мда… Вот перестроения меня откровенно не порадовали. Если мы так долго и печально будем выстраиваться в зоне действия артиллерии противника — добром это не кончится. Все очень, очень медленно. В среднем уходит где-то полчаса на маневр. За такое время можно было бы легко бегом сбегать до горизонта и обратно. Хотя, конечно, почти что километровая линия злых мужиков в красных камзолах со сверкающими на солнце штыками внушает, знаете ли. Так что зрители ничего, вроде довольные.
Под конец программы было торжественное марширование полков мимо группы генералов и громогласный быдыщ из всей дивизионной артиллерии. А это почти три десятка жутко громких орудий. Да, устроить салют в конце парада — хорошая идея. После орудийных залпов не знаю кто как, а я лично проснулся и даже взбодрился. И публика вон, улыбается, все довольны. Да и я, чего греха таить, все же под впечатлением. Это, конечно, не показательные выступления ВДВ, но ощущение сопричастности к тем парням, что в поле грело душу. И все восторженные дамские охи я спокойно воспринимал и на свой счет тоже.
Смотр наконец-то закончился, зрители потянулись обратно к мызе. Уф. Передышка. Честно говоря, стоять истуканом по стойке "смирно" столько часов подряд меня изрядно утомило. Радует лишь, что никаких происшествий не было. Лошади не кидались, дети куда попало не выбегали, все прошло хорошо.
На небольшой полянке у хоздвора мы наскоро перекусили тем, что принес нам из лагеря Семен Петрович — пресные лепешки с молоком и по паре яблок. После чего меня на инструктаж отозвал к ундер-офицеру Фомину Ефим.
— Слушай внимательно, Жора. Рота сейчас будет патрулировать мызу снаружи. Но для караулов внутри генеральская охрана выберет в помощь к своим еще несколько солдат из наших. Ты, скорее всего, попадешь в число выбранных. Потому как тебя приметил и княжич Черкасский, и его охранники. Ясно? Так вот. Твоя задача — молчать и не отсвечивать. Никаких лишних вопросов, никаких уточнений, никаких косых взглядов. Усек?
— Так точно! — послушно делаю тупое лицо.
Фомин усмехнулся.
— Ну-ну. Давай поясню. Ты в одной карете с Черкасскими ехал. А это такие люди… Слышал что это за фамилия такая — Лопухины?
— Слышал, как не слышать. Сегодня в толпе, считай, только эта фамилия и звучала.
Чем-то они таким знамениты. Не, ну и дивизией нашей Лопухин командует, так что вполне понятно, что здесь эта фамилия что-то да значит.
— Так вот. Сила Серафимович семь лет назад был охранником при молодой княжне, тогда еще Лопухиной. Когда она после смерти батюшки своего в Кексгольм приехала из Москвы. Просто охранником. И то там такое завертелось, что чудом его жерновами княжьих интриг не задавило. И это он, молчун, который на рожон зазря не лезет. А тут ты, недотепа.
— Понял. Так, может, на меня никто и внимание не обратит. Буду стоять как мебель и все.
— Может, и не обратит… А если обратит — ты воды в рот набери и помалкивай. Княжич Черкасский будет в карты играть — а ты молчи. А как узнаешь, что княжна Черкасская семь лет замужем, а детей ей Господь не даровал — тоже молчи. Если она с другим кем танцевать пойдет — молчи. И вообще молчи обо всем, что вдруг увидишь с ними да вокруг них. Тогда, глядишь, и цел останешься.
— Так какое мне дело до чужой личной жизни? Конечно молчать буду! Я ж не баба чтобы сплетничать!
Фомин с Ефимом переглянулись. И Александр Степанович тихо проговорил.
— Вот так и считай. Но на всякий случай имей в виду. Что у княжны Черкасской с ее танцами, у княжича Черкасского и его карточных игр не столько личная жизнь, сколько государственная.
Вот теперь совсем ясно стало. Конечно буду молчать. Я себе не враг.
А музыка на балах у них полный отстой. Вроде же Бах в это время свои шедевры писал? Так вот то, что играли местные лабухи — ни разу не Бах. Хотя, конечно, есть разница между тем, что мне исполняли сто двадцать профессионалов симфонического оркестра Мариинского театра на инструментах премиум-класса и тем, что исполняют здешние шестеро лабухов на своих скрипках, небрежно сляпанных в ближайшем сарае. Брр! А местным ничего, нравится. Вон, танцуют. И даже что-то сложное, вычурное, с кучей разных движений. При том, что в зале было душно и накурено.
Хмурый мордоворот из генеральской охраны расставил нас по парам на первом этаже главного особняка. И это хорошо, потому как мы были в теньке, прохладе и могли дышать свежим воздухом. А внутри особняка было душно, накурено и громко. Приглашенное дворянство по-русски старалось вообще не говорить. Звучала французская, польская и — изредка — немецкая речь. Обсуждали всякую ерунду, но с каким пафосом! Славословили генералов Загрязского и Вильбоа, Долгорукова и фон Вертена. А одного генерала звали — я не удержался и хихикнул — Федор Хомяков. Генерал Федор Хомяков!