Красные камзолы
Шрифт:
Веселый дом — это цирк, что ли? С медведями и дрессированными обезьянами? Вот интересно, а как здешний цирк выглядит? Хотя о чем это я. Судя по тому, как этот жук меня разводит — все-таки какая-то доля мне полагалась. Вон, Ефим жалованье всей артели себе забирает и всячески им крутит-вертит. Так что запросто мог и мою долю прикарманить. Не, ну, конечно, капральство у нас всем обеспечено справно, тут не отнять. Все при всем… Но…
— Ну раз так… — понуро киваю я — Ты мне другое скажи, крестный. С того барахла, что у разбойников трофеем взяли — смог бы я долг в восемьсот рублей закрыть?
Ефим аж взвился:
— Сколько??? Ты это… кхе… Что ж такое учудил, на восемьсот рублей? Да на эти деньжищи вся рота полгода столоваться может! Да мне позументы в двести встали, а ты!
Тут Ефим вдруг закашлялся. Или взаправду от возмущения, или чтобы еще чего-нибудь не сболтнуть. Да ладно? Позументы, говоришь?
Позумент — это расшитый манерным шитьем и всякими узорами капральский нарукавный галун. Ну то есть желтая лента с ткацким выпендрежем. Двести рублей, значит. А рекрута у охотников за головами взять — сто. Интересно получается. А кому он деньги заносил — уже здесь, в полку или еще там, в ланд-милиции? Так-то с одной стороны, в полку кадровый голод. А с другой стороны — вакансий свободных крайне мало. По крайней мере в бытность мою и.о. ротного писаря я узнал, что к ротам приписано и получают жалованье немало "мертвых душ". В том числе и совсем малолетних детей. Жалованье на них начисляют, выслуга лет им в зачет идет, а в полку они не появляются по причине того что еще и ходить-то толком не умеют. А как война — так их срочно отправляют в отпуск или переводят куда-нибудь в учебный полк. На бумаге, естественно. Отправляют ли жалованье этим "мертвым душам" — про то я не знаю. Вряд ли. Скорее всего тот, кто хлопотал за то чтобы этих в полк приписать — еще и сам приплатил. Вероятно, с этих денег формируется ротная, батальонная и полковая "черная касса" для всевозможных финансовых операций, идущих в обход официальной полковой бухгалтерии.
И вот какая закавыка получается. Чтобы солдат перевелся из вполне комфортной службы в ланд-милиции на не очень комфортную службу в полк — он должен был быть как-то замотивирован. Или получить более прибыльную должность, или чтобы избежать наказания. У солдата жалованье семь рублей в год, у капрала — десять, а ундер-офицер уже тридцать получает. Так-то разница невелика, но должность дает какие-никакие возможности. Все-таки капрал — это уже не рядовой солдат, это уже какая-никакая, а ступенька. Но стоит ли эта ступенька того, чтобы Ефим заносил ажно двести рублей?
И заносил ли? Хм, а не пора ли мне узнать как тут дела делаются?
— Значит, говоришь, позументы?
Ефим перестал кашлять, глянул на меня искоса… Знаком мне этот его взгляд. Будто он вообще ни о чем таком не думает и в лице как бы совсем не меняется. Я резко отклонился назад и тяжелая ладонь Ефима пролетела мимо. Все так же сидя на лавке обозначаю ему удар ногой в бедро. Просто обозначаю, дав понять, что я его могу одним движением с лавки сбить.
Крестный досадливо крякнул, чертыхнулся, отодвинул рукой мою ногу и полез в кисет за табаком.
— Растешь, малец.
— Просто ты повторяешься, Ефим. Предсказуемый стал — я скромно пожал плечами.
— Так а что мне с тобой хитрить-то, Жора? Чай, не чужие люди. Хоть во Христе, а все равно родня.
— Угу. Но ты от темы-то не уходи. Что там про позументы?
— Ну а что позументы… Знаешь ли ты, Жора, кто в полку лучше всех играет в карты да в кости? — и хитро так взглянул из под бровей.
Я задумался.
— Ну, наверное, Семен Петрович… Или вон у капрала Смирнова видел, что его солдаты с утра и до утра кости бросают… Но я вроде про другое дело спросил.
— А я тебе по делу и отвечаю. Не гадай, не угадаешь. Лучше всех в полку играет на деньги, если хочешь знать — его благородие господин секунд-майор Генрих Стродс.
— Полковой квартирмейстер? Картежник? — ошарашенно переспросил я — Так это… и часто он играет? А господин полковник знает? Картежники — они же азартные. Весь полк по миру пустить могут…
В голове у меня закрутилась картина, как наш главный полковой завхоз в образе Кощея, над златом чахнущего, проигрывает в карты все наше жалованье, снабжение, переплавляет на монеты бронзовые полковые пушки… бррр!
Ефим ухмыльнулся.
— Не волнуйся. Господин Стродс очень хорошо играет. Просто великолепно. Ему иной раз даже за стол садиться не надо чтобы выиграть. Соображаешь?
— Э… не очень. Это как так?
— А вот так. Как столкуются между собой вельможные люди — так квартирмейстеру сразу карта прет. И в тот же вечер или через день глядишь — он и в выигрыше остается. То двести рублей выиграет, то пятьсот… Но иногда бывает что и проигрывает. Причем тоже не абы кому, а тем, кто вчера в офицерском салоне собутыльничал. А ежели вдруг не майоры да полковники вечеряли, а лишь порутчики и ротмистры, да не в салоне, а в кабаке — то назавтра карта прет не квартирмейстеру, а его подчиненным, ротным каптернамусам. А иногда и фуриеры с унтерами в кости садятся играть. И непременно выигрывают. Понимаешь?
О как.
— То есть… Но зачем такие хитрости? Разве нельзя напрямую передать из рук в руки то, о чем уговорились?
— Ну тут две причины. Первая — это что если все как положено на бумаге через казну оформлять — то эта самая бумага пойдет через все инстанции ажно в Петербург и там застрянет надолго. Бывает, что даже на год, а то и два… Причем чтобы не застряла бумага — опять же надо поехать туда, в столицу, в самую канцелярию графа Шувалова и с кем-нибудь нужным сыграть в карты.
— То есть дать взятку? — кажется, я начал понимать о чем он.
Ефим недовольно поморщился от моих слов.
— Фу какие ты плохие слова говоришь. И где только нахватался такого? Запомни, Жора. Мздоимство — это плохо. Взятки — преступление, а взяточники — государственные преступники. Их надо бить батогами и отправлять на каторгу. Но при этом коротать досуг за карточной игрой — вполне обыденное занятие для служивого сословия. Да и карточный долг — это, как говорят, дело чести. Долговые расписки по карточному долгу — они даже надежнее долговых векселей, что на гербовой бумаге писаны да печатями скреплены. Другое дело, что азарт — грех смертный есмь, потому после карточного стола следует зайти в церковь, поставить свечку, исповедоваться да покаяться батюшке в своем грехе. А он на тебя епитимью наложит, чтобы, значит, не грешил больше. Небольшую. Не знаю как их благородия Богу молятся, а нам, нижним чинам, епитимья обычно скромная — пожертвовать на церковные нужды десятину от выигрыша, а то и поменьше. Можно даже распиской. Понимаешь?
Я покачал головой.
— Не очень. Зачем расписки? Почему нельзя сразу монетами?
— А где ты их столько наберешь, монет-то? Они что у тебя, на деревьях растут, что ли? Это в Петербурге монетный двор есть, где монеты чеканят. И в столице ее, монеты этой, навалом. И золото, и серебро, и медь разменная. А чуть в глубинку отъехал — так и все. Раз в год скатается боярин с товаром в столицу, расторгуется, вернется обратно в свое поместье, да по разным распискам монету людям раздаст. А люди эту монету или в церковь снесут, или вовсе в кувшин запрячут да закопают где-нибудь на черный день, в запас. А дальше опять до следующего большого торжища по памяти живут, как встарь повелось — ты мне, я тебе.