Красные камзолы
Шрифт:
В книгах про войну я в свое время подметил одну закономерность. Когда бой движется к победе — главный герой всегда теряет сознание. И неважно, Фродо это из "Властелина колец" или капитан Артемьев из книги "Товарищей по оружию". Правило одно: главный герой теряет сознание и не участвует в тех делах, что творятся между победой и торжеством.
Потому что после боя творится некрасивая проза жизни. Пленных пинками и ударами прикладов сгоняют в одну кучу у дерева. Собирают и раскладывают на траве трофеи — оружие побежденных. Притаскивают из леса убитого наемника. И раздевают его. Потому что убитых хоронят здесь в чем мать родила. Одежда — очень дорогое удовольствие. Тем более такая, как у этого покойника. Перевязывают раненых. Капрал Годарев носится вперед-назад, раздавая указания и опрашивая каждого участника перестрелки, пытаясь составить общую картину скоротечной стычки. Смирнов с задумчивым видом рассматривает деревья и что-то считает, шевеля губами и загибая пальцы. На шипящего от боли пленного наемника, который держится за плечо всем плевать. Хотя вон, с пленными Сила Серафимович о чем то беседует на лающем гортанном языке, чем-то похожем на немецкий. А кожевенник из Кексгольма вон, лежит на земле с наспех сделанной повязкой на голове, с которой уже натекла приличная лужа крови. Дышит тяжело, глаза закрыты. Видимо, в отключке. Рядом с ним стоят Степан и Никита и оторопело таращатся на кровь. И я… Чего я опять пешком встал, башкой кручу и ничего не делаю? Заняться нечем, что ли?
— У вас не найдется кусочка сахару? — спрашиваю я у женщины. Капрал Годарев оборачивается и обжигает меня гневным взглядом. Нашел время, мол. Да плевать.
Сахар здесь есть. И стоит он… К примеру, пуд муки Ефим покупал за пять копеек. Фунт сахара стоил в пять раз дороже. Фунт — это небольшой кусок в кулак размером. Сахарная голова, как ее тут называют. То есть сахар здесь — это экзотическое боярское лакомство, но мне он нужен было для другого.
Боярыня растерянно переглянулась с мужчиной в сорочке, после чего тот залез в карету и достал оттуда круглую бумажную коробку. В которой лежали уже наколотые небольшие кусочки сахара. Интересно, они это лакомство для детей готовили или для лошадей?
— Вот, пожалуйста, угощайтесь — кажется, у этих тоже разрыв шаблона. Вон как растеряно говорят. Они что, не знают зачем нужен сахар в полевых условиях?
Хватаю кусок, вытаскиваю из лядунки надорванный патрон, высыпаю порох вместе с пулей на землю, раскатываю бумагу в лист, кладу на ближайший камень и начинаю массивной рукоятью шпаги толочь на нем сахар в пудру.
— Степан, роди нитки. Прямо сейчас! Небольшими отрезками, в палец длиной. Никита, с тебя чистые тряпки. Бегом!
А то ж так и будут пялиться на раненого, пока он совсем не отойдет. Штатного лекаря в нашей группе нет, потому на оказание первой помощи никто даже не дернулся. Хорошо хоть сюда дотащили, а не в лесу бросили, черти! Хотя, если по правде — что им оставалось делать? Звонить в "скорую" с мобилы? Хоть тряпкой башку замотали — и то дело.
Так что первой помощью займусь я. Не умею, но видел, как поступала бабушка с открытыми ранами. Хуже точно не станет.
— Держи! — командую Степану и тот приподнимает кожевенника и укладывает его голову себе на колени. Панталоны в крови будут… хоть бы подстелил что-нибудь. Ну да это его проблемы.
Развязываю повязку. Бегло осматриваю длинный глубокий порез на голове. Его парик, походу, остался где-то в лесу, повязку мужики накладывали уже на обнаженную голову. А вот ворсинки от разбитого парика густо торчат в ране. Наскоро протираю порез мокрой от крови тряпкой и густо сыплю прямо в нее сахарную пудру. Достаю шило, свожу края кожи, прокалываю, продеваю нитку и делаю узелок. И еще один. И еще. Получается, конечно, криво. Но всяко лучше, чем если так оставить.
Краем глаза замечаю, как барышня из кареты о чем-то беседует с Силой Серафимовичем. И обращается к нему "дядя Сила". Хм, а она что, в обморок от ужаса падать не собирается? Тут же как бы кровь, и вон там убитый валяется. А она как ни в чем не бывало светскую беседу ведет. Кто она такая?
А Ефима нигде не видно.
Когда я закончил шить рану кожевеннику — капрал Годарев приказал мне заняться раненым в плечо пленным. Ну да, ну да. Инициатива чревата исполнением. Взялся оказывать медицинскую помощь — оказывай всем. А потом на очереди еще один, с пулей в ноге. Есть чем заняться. Учитывая, что хирург из меня такой же, как и из любого телезрителя, насмотревшегося "Доктора Хауса"… С другой стороны, хуже не сделаю. А если сделаю — так этих басурман и не жалко. Тем более что у меня начался отходняк после адреналинового выброса и начала бить сильная нервная дрожь. Руки ходуном ходили. Ну уж извините, граждане пленные. Лечу как умею. А умею я лишь перевязки. Ну и вот швы накладывать сейчас первый раз попробовал. Ну, могу попробовать вынуть пулю из раны разрядником. Будет больно, предупреждаю сразу. А, ты ж по-русски не понимаешь, басурманин! Тогда просто так терпи, без предупреждений!
Наконец-то появился запыхавшийся Ефим. Уф! У меня аж от сердца отлегло! Жив, курилка!
— Ушел, гад! — отдышавшись, сказал он капралу Годареву. — Но так-то он не самый главный в этой команде, так что пусть его.
— А почему не самый?
— Так он, небось, отрядный кузнец был. А где это видано чтобы кузнец в шайке за старшего был?
— Кузнец, говоришь? — Максим Нилыч вскидывает бровь. Не, это не его жест. Это он подражает Фомину, зуб даю. Уж очень неестественно на его лице такая мимика смотрится.
— Ну да. Кто ж еще с собой будет слитки железа таскать? Точно кузнец. Вон, гляди что он уронил там, у дерева. Свезло ему. В кармане камзола слиток лежал, вот в него пуля и угодила. Чудной такой камзол, с кучей кармашков…
С этими словами Ефим вынул из сумки и протянул Годареву какой-то предмет, похожий на слиток.
Максим Нилыч повертел его в руке, хмыкнул и отбросил в сторону. Прямо к моим ногам.
Вот что мне резануло глаз в том типе у дерева. Он пистолет держал не так, как принято держать кременвые пистолеты с изогнутой рукоятью. А так, как обычно держат пистолеты герои кинобоевиков моего времени. Двумя руками, левая поддерживает правую…
А Ефим показал не железную пластину, а титановую. Маленькую такую, в ладонь величиной. С надписью на английском "Front" с одной стороны и "back" с другой.
Покореженную пулей титановую пластину от бронежилета двадцать первого века.
Глава 15
А про ход боя в подробностях мне так никто и не рассказал. После того как я управился с ранеными — мой шестак построили и отправили сопровождать кареты с благородными пассажирами в Юглу. Так и сказали господа капралы: мол, вот вам полдюжины солдат, ваше сиятельство, они проводят. От греха подальше.
И все. Кто где стоял, кто откуда стрелял, каков был замысел, как все развивалось — это капралы обсудили меж собой а мне сообщать не стали. Так, какие-то куски да эпизоды в разговорах слегка промелькнули. Посмеялись над тем наемником, который умудрился попасть под залп шести мушкетов и уцелеть. Пули сбили с него треуголку, перебили шпагу и пробили сумку на боку, а сам целехонек. Только перепуган до ужаса, непрерывно крестится да читает молитвы на латыни. Удивились везучести "кузнеца", которого сбило с ног нашим залпом, а он смог удрать. Сначала на четвереньках улепетывал, а потом продышался и бросился бежать со всех ног. Посетовали по поводу Никона — так, оказывается, звали кожевенника из Кексгольма. Он получил саблей по голове от наемника, который остался сторожить лагерь. Ефим смог взять его живым, лупанув своим фирменным прямым в голову пока тот отвлекся на Никона. Ну и все, в общем-то. Большего мы узнать не успели. Построились, перезарядили ружья, забили поплотнее пыж из просаленной бумаги, сняли штыки чтобы не мешались и — в путь. А сортировка трофеев, похороны единственного убитого нападавшего и даже доставка раненого в лазарет — это уже без нас. Причем Лука Иссаакович Симанский — тот самый дворянин с внешностью киношного Пьера Безухова — предлагал подвезти несчастного Никона до ближайшего полкового лазарета или иного какого врача, но Ефим почему-то отказался. Сами, мол, управимся, не смеем вам надоедать.
Мы теперь изображаем из себя мобильную пехоту, хе-хе. Двое едут на бричке, с мальцом и тучной женщиной, двое на подножках кареты княжича и Сашка на запятках. Доволен, небось, как слон. Ведь ему оттуда видно больше, и не собьют те, до кого он задираться будет. А он будет, он такой.
Меня же боярыня взяла в оборот и вынудила сесть внутрь кареты.
Так и сказала:
— Ну что же вы, милый мальчик! Садитесь к нам в дормез! Будете нас охранять прямо отсюда. Не все же моему супругу с обнаженной шпагой сидеть да сторожить! Тем более он будет занят беседой вон, с Лукой Иссааковичем — и кивает в сторону мужчины с внешностью Пьера Безухова, которому княжич тоже предлагает сесть в карету.