Красные камзолы
Шрифт:
Грязные усталые нарвцы кто в нательных рубахах, кто с голым торсом вразнобой таскают из леса лапник и валежник, закидывать грязевые ямы на разбитой тележными колесами дороге да поддерживать редкие костерки, а мы такие красивые, в ярко-красных чистых камзолах бодро шагаем вшестером ровной колонной по двое. Они питались уже не первый день абы как, чем Бог послал, приготовленном на костерке в поле а то и вовсе всухомятку, а мы сегодня плотно позавтракали домашней кухней. А еще мы вчера мылись в бане — я у офицеров, ребята у нас в деревне — и были чисто выбриты дорогой английской бритвой, важным достоянием нашей артели. И еще в моем шестаке не было ни одного человека с золотым галуном на рукавах, белым или тем более желтым шейным
Ага, брат-солдат, как же. Мы шли, а на нас косились десятки недобрых взглядов. Потихоньку мы сбились в достаточно плотный строй и перешли на совсем уж парадный шаг, будто на экзерциях. А со стороны нарвцев потихоньку начали раздаваться смешки, свист и ругань. Вот кто-то сзади крикнул что-то обидное, но мы никак не отреагировали, продолжая вышагивать будто деревянные солдатики. Блин, это неправильно. Надо обязательно чего-нибудь в отмах сказать. А то сейчас начнется…
— Вот черти! Да с чего они решили что мы чужаки? — сквозь зубы пробормотал Никита — Они что, весь полк в лицо знают, что ли?
— Кушаки и платки — ответил ему Сашка. — глянь, у них пояса немножко другие. И шейные платки они по другому повязывают.
Ого! Ну надо же, какие тонкости! И как это Сашка разглядеть успел? Хотя с его неугомонным любопытством… А еще я вспомнил, что всех нас Семен Петрович учил повязывать шейные платки особым узлом, чтобы было подушечкой и левый хвостик узла чуть длиннее правого. Чтобы платок в отвороте камзола не шарфиком выглядел, а эдакой стрелкой к сердцу. Я уж думал, тут так по уставу положено. А это, оказывается, особый форс нашего полка. Который соблюдал даже командир батальона майор Небогатов, и без разницы что у него шейный платок был желтого цвета. Он тоже часть Кексгольмского полка, а у нас принято носить вот так.
— Разговорчики! — зло бросаю я через плечо.
Мне было откровенно не по себе. И от недобрых взглядов нарвских, и вообще. Я заметил, что мои ребята непроизвольно втягивают голову в плечи. Да и у меня чего-то мышцы напряглись. Подсознательно ожидал, что сейчас кто-то громко свистнет и скажет "Слышь, э! Сюда иди! Ты с какого района?".
Команду Ефим сформировал нестандартную. Мой шестак в полном составе, с которым мы вот уже полгода практически неразлучны. И три пары более опытных солдат, в которое вошли все три капрала тех капральств, что были расквартированы в нашей деревне. Ефим с кожевенником из Кексгольма, капрал Смирнов с солдатом своего капральства — пожившим мужиком лет под сорок и третий капрал из нашей деревни — Максим Годарев. Из дворян, между прочим. У него под Кексгольмом целая деревня во владении, почти двадцать душ народу. Что характерно, все мужики из его деревни — охотники-промысловики. При барине-ландмилиционере у них промысел шел, наверное, особенно хорошо. Интересно, а кто же у него тогда на земле работал, если все его крепостные были охотниками? Вроде ж крепостной должен быть к земле прикреплен… Впрочем, то не мое дело.
Так вот и порешили. Я иду шестаком по самому большаку, а пары во главе с капралами, бывшими ландмилиционерами, идут краями да перелесками, подходя с расспросами к каждой стоянке и костерку, что стихийно образовались вдоль тракта. Опыт подобных дел у них есть, что и как спрашивать — они знают по своему приграничному прошлому. Затем собираемся у приметного верстового столба, что недалеко от круглого озера, устраиваем совещание, после чего вновь разбегаемся. И так до самых предместий Риги, чуть больше десяти верст. Достаточно простенький план. Вот только что-то мне подсказывает, что наши капралы специально придумали себе повод не идти сквозь чужой полк, а обойти его краешком. Впрочем, нам выбора особо никто не предоставил. Сказали идти прямиком — мы и идем.
Тракт здесь еще называют прямоезжей дорогой. Она отличается от просто дороги тем, что с помощью просек и засыпания мелких овражков ее попробовали сделать максимально прямой. Хотя получился далеко не автобан. К примеру, первый раз словосочетание "прямоезжая дорога" я услышал в аккурат на повороте. Но это еще весной, когда мы из Луги шли. Сейчас же Рижский тракт выглядел и вовсе плачевно. Грунтовка была разбита до состояния грязи усилиями многих полков, прошедших здесь за последние недели. Потому возницы все время пытались найти место получше, чтобы катиться не замешенной грязи, а хотя бы по связанному дерном грунту. В итоге все пространство, не занятое лесом было раскатано до состояния "добыча глины карьерным способом".Так и шла дорога — то в местах просек сужалась, то, выбиваясь на опушки расширялась до сотен метров. Прокатив телеги по более-менее целому грунту — если повезло и не попал в скрытую травой яму- возницы снова собирались в пробку у очередной узкой просеки. В итоге средняя скорость движения телег с учетом всех остановок была хорошо если километр в час. Потому солдаты, сопровождающие свое добро и подталкивающие телеги успевали меняться, отходя по очереди на отдых. Не менялись только злые возницы да чахлые лошадки, запряженные в телеги.
И не только лошадки, кстати. Через пару верст мы нагнали артиллерийскую команду, где пушки тащили в упряжке монструозного размера быки. Ну то есть волы. Холощеного быка так называют — вол. Здесь принято четко различать кто нормальный, а кто холощеный. Для местных это важно — жеребец это или мерин, хряк или боров, бык или вол. Так что — волы. Серьезные такие звери. Крупные, мощные, с огромными рогами. И запряжены попарно в каждый артиллерийский передок. Это пушкари свои специальные двухколесные тележки для буксировки пушек так называют — передок. Ну так-то и обоз у них не как у людей называется — обоз, а пафосно, по-заграничному — фурштадт. Пижоны эти пушкари, одним словом. Ребята говорят, что больше чем пушкари выпендриваются только матросы. У тех так непонятных словечек вообще до черта. Даже больше чем у тебя, Жора. Ну не знаю, с матросами не сталкивался еще.
Волы — они вообще послушные. Скажут идти — идут. И мощи у них хватает. Даже если телега за что-нибудь цепляется колесами — ну там, за грязевой отвал по краю колеи или за камень — волам пофигу. Прут себе и прут всей своей бычьей мощью. Прямо на наших глазах у очередной просеки волы потянули упряжь с поля на дорогу, колеса пушки набрали грязи и перестали крутиться, сцепка пушки с передком завиляла из стороны в сторону. А волы знай себе, тащат по грязи всю эту колесно-грязевую сцепку будто сани.
— Стой! Да стой же ты!
То ли возница забыл, где у этих монстров кнопка "выкл", то ли еще что, но они продолжали тянуть, упрямо мотая головами. Передок подпрыгнул на пересекаемой поперек колее, встал боком и юзом потащился по грязи. Затем накренился, что-то громко треснулоь и этот самый артиллерийски передок медленно завалился набок. А пара волов спокойно шла дальше, волоча за собой отломанное тележное дышло.
Раздался многоголосый гвалт, среди ругани пушкарей у телеги мое ухо уловило знакомое словечко:
— Merde!
От заднего колеса отошел голый по пояс мужик с выражением полного отчаянья на лице и закрутил головой, оглядываясь. Потом он посмотрел в нашу сторону и крикнул:
— Слыште, чумазики! Сюда идите! — и сам пошел в нашу сторону.
Я оглянулся. Ого! А у нас за спиной немаленькая толпа собралась. Человек десять нарвских шли за нами на небольшом расстоянии, метров в пять, рассыпавшись полукругом. Значит, пушкарь это им кричал?
Обходивший сбоку один из нарвцев потянул Сашку за локоть и зло сказал: