Красные рельсы
Шрифт:
— Где они сейчас?
Аллард помедлил.
— В надежном месте, — сказал он наконец. — Кроме меня, никто не знает, где они. Поэтому я и жив до сих пор.
— В это трудно поверить. Зачем Тюрку и Крою было оставлять тебе их долю?
— Так было задумано, — проворчал Аллард. — Мы должны были сработать как можно быстрее, затем разделиться и встретиться в Уошите, в назначенном мной месте. В самый разгар дела я взял деньги и смылся. Тогда мне казалось, что рана пустяковая: ожог на животе, не более. Зато вскоре понял, что это не так. Чтобы выжить, мне нужно было спрятать деньги. Это заставило бы Тюрка и Кроя оберегать мою жизнь. Хотя бы до тех пор, пока они не доберутся до денег…
— Где ты их спрятал?
Аллард грустно улыбнулся, качая головой.
— Этого я тебе не скажу, Маркус. Это мой главный козырь. Пока я один буду это знать, мне не нужно будет опасаться сержанта Боуна.
— Но ты ведь спрятал не все: Тюрк и Крой дали две тысячи твоей жене и пятьсот — Мэгги Слаттер.
Лицо Алларда стало серым и невыразительным.
— Вот что я тебе скажу, Маркус. Я не гожусь для роли злодея. Не знаю, почему. Может быть, потому что слишком долго был на противоположной стороне. Поверь, я не собирался больше никого убивать. Поэтому и оставил часть денег при себе. Для такой дешевой шлюхи, как Мэгги Слаттер, пятьсот долларов были целым состоянием! Можно было не сомневаться, что она возьмет их и будет молчать. Но нет — она проболталась о Миллере и вполне могла рассказать то же самое полицейским. И тогда бы все пропало…
— Поэтому ты поручил Тюрку и Крою расправиться с ней.
— Другого выхода у меня не было. Она сама во всем виновата.
— А свою жену ты случайно убить не собираешься, Рэй?
Горящие лихорадкой глаза уставились на Конкэннона.
— Конечно, нет. Я надеялся, что она примет деньги и поймет, что однажды я вернусь и все устроится наилучшим образом.
— Ты по-прежнему любишь ее, — заключил Конкэннон. — А я уже начал в этом сомневаться.
Казалось, это предположение изумило Алларда.
— Я люблю Атену больше всего на свете… И так будет всегда.
— Когда я видел ее в последний раз, она принесла цветы на твою могилу. Глаза ее были красными и мокрыми от слез…
— Я не хочу говорить о ней сейчас.
Аллард закрыл глаза.
— Маркус, я был с тобой откровенен. И рассказал все, что мог…
— Почти все. Как насчет убитого сутенера? Это, конечно, мелочь, — горько сказал Конкэннон. — Но ты ведь знаешь: мы, полицейские, все не в меру любопытны.
— Что ж… Он стоял за дверью, пока ты говорил с Мэгги. Сутенеры считают, что мимо их ушей не должно проходить ничего. Он сказал, что железнодорожный детектив задавал Мэгги вопросы о Миллере… Я отправил Тюрка и Кроя к нему, но он оказался жадным и захотел часть добычи.
— Тогда вы убили и его.
— Если бы деньги пришлось делить со всеми желающими, мне не осталось бы ровным счетом ничего.
Конкэннон улыбнулся.
— А говоришь — не подходишь на роль преступника, Рэй!
— Нет, правда, — сказал Аллард. — Я хотел обойтись с этим типом по-хорошему. Но он не стал слушать. И Мэгги тоже.
— Да и я тоже… Интересно, почему твои ребята не убили меня, а только отдубасили?
Аллард непритворно удивился.
— Но ведь ты же мой друг, Маркус. Как я мог убить друга?
— Однако, ты убил Эйба Миллера.
— Я с ним не дружил. И потом — в той ситуации это было неизбежно…
С минуту он лежал неподвижно, тяжело дыша, похожий на дряхлого старика.
— Конечно, — продолжал он, — напрасно я позволил Тюрку и Крою избить тебя. Мне следовало знать, что это тебя не испугает. И я бы это понял, будь я здоров. Но эта чертова рана в животе помутила мой рассудок, и я совсем взбесился. Извини меня, Маркус.
— Ладно, — сухо сказал Конкэннон. — Может быть, мне нужно еще и поблагодарить тебя за то, что я жив до сих пор.
Аллард опять по-мальчишески улыбнулся.
— Видно, я и впрямь не создан для разбойной жизни, Маркус. Когда это дело завершится, все будет по-другому.
— Что же станет с твоей женой?
Аллард упрямо сжал зубы.
— Атена — сильная женщина. Она будет ждать меня.
— Она думает, что тебя уже нет.
— Разве что головой. Но не сердцем. Она знает, что я вернусь к ней, как только смогу.
— А пока что ты позволяешь ей проливать слезы над чужой могилой.
Аллард испустил тяжкий вздох.
— Давай не будем об этом. Дай мне слово, что ты прекратишь расследование и забудешь, что был со мной знаком.
— Больше ничего? — иронично сказал Конкэннон. — Это для меня равносильно потере работы. А работа у меня сейчас самая приличная из всех, что я когда-либо имел. Ты это знаешь?
— Знаю. Ну как, обещаешь?
На глазах у Конкэннона в тумане небытия стали медленно растворяться пять лет тяжелого труда, былая дружба и лицо женщины, чей образ неотступно преследовал его все эти дни.
— Обещаю.
— Постучи в дверь три раза, — сказал Аллард. Конкэннон повиновался. Дверь тут же открылась, и Боун вошел в дом.
— Все в порядке, — сказал Аллард. — Отдай ему револьвер.
— Ты с ума сошел! — сказал Боун.
— Отдай, отдай. Он дал мне слово, что бросит расследование.
Боун хмыкнул, выразив тем самым свое отношение к честному слову агентов железнодорожной компании, однако отдал Конкэннону его «тридцать восьмой». Тот спрятал его в карман.
— Маркус, — сказал Аллард, когда Конкэннон был уже на пороге. Казалось, Аллард не может собраться с мыслями; затем он облизнул пересохшие губы и спросил: — Ты хорошо успел узнать мою жену?
Вопрос удивил Конкэннона.
— Нет. Я видел ее всего три раза.
— Она — единственная женщина, которую я когда-либо любил.
Похоже, Алларду было больше нечего сказать. Он поднял бутылку и отпил виски, глядя в пустоту. Конкэннон вышел.
Спустя тридцать шесть часов после встречи с Аллардом Конкэннон услышал стук в дверь своего гостиничного номера. Так властно и бесцеремонно стучать мог только один человек.
Конкэннон открыл дверь.
— Входите, мистер Эверс, — сказал он. — Вы меня застали случайно.