Красный сотник
Шрифт:
— Ничего. Как-нибудь.
Тулагин хотел развеяться и проверить свои силы. Сколько ему еще сидеть на заимке? Надо действовать. Он вполне выздоровел: рана в боку затянулась, нос и губы зажили. Пора уже в седло. Вот только лошади нет, есаулова жеребца бы. Жаль, что забрали его семеновцы.
Тулагин и Чернозеров поднялись по склону сопки к густолесью, нарубили жердей и вышли на чуть заметную таежную стежку. Тимофею она показалась знакомой. А когда он увидел неподалеку от тропки лиственницу, расколотую надвое, окончательно вспомнил, что две недели назад он проезжал здесь на кормиловском жеребце.
— Молоньей, однако, ее, родимую, размахнуло, — кивнул на лиственницу Чернозеров. — Во какая сила у природы!..
— Почему именно молнией? — спросил Тимофей.
— А чем же, как не ей?
— Может, снарядом.
— Откуда тута снаряду взяться? Да и снарядом разве ж так? Чернозеров свернул с тропинки, остановился возле лиственницы, по-хозяйски обследовал корявый ствол, заключил:
— Молоньей, однако. Чисто, без стесов.
Старик приставил к расколотой лиственнице связку жердей, нагнулся к корневищу, смахнул ладонью землю и примостился на отдых.
Исходили они с Тимофеем уже прилично, и Чернозеров, щадя Тулагина, предложил:
— Садись и ты, однако. Вона сколь топаем. До заимки далече. Ты себя покуда не должон перегружать.
Тимофея качала усталость. Отяжелели ноги. Но он не присел.
— Я про жизню, однако, — опять заговорил Чернозеров. — Война нынешня жизни людей, как молонья ету лиственницу, надвое расколола. Сынов от отцов отколола, мужей от баб, детей от матерей... Вона и ты тута в мученье огинаешься, а семья где-то... И хто знат, што дале с тобой будет.
Тимофей, облокотившись о ствол дерева, молча смотрел на заимку.
— Ты, паря, соображай, сам себе, как и што дале. А я скажу свое, однако, — не обращая внимания на Тулагина, продолжал старик. — Тебе зараз некуда подаваться. Белые везде. Дык у них си-и-ила... Надобно переждать покуда. До зимы али весны... На заимке жить можно. Семеновцы сюды редко заглядывают. Да и схорониться есть где, однако. Жить можно... Печь, дрова, еды хватает... Опять же, Варвара — баба справна, молода, безмужня... Нет казака, загинул Федька, царство ему небесное. Дык што тут поделашь...
Тимофей плохо слушал Чернозерова. Он отвлеченно смотрел на заимку, расположившуюся в конце широкой клиновидной елани, между болотным лугом и небольшим озером. Елань с трех сторон обступали пологие лесистые сопки. А четвертая сторона, сравнительно ровная, покрытая буйной травой, зарослями ерника и березняком, уходила на запад, размывалась, таяла в далекой дымке горизонта.
Вот так же и мысли Тимофея удалялись на запад от заимки, от Чернозерова, от его рассуждений, туда, где, по предположениям Тулагина, должен теперь находиться революционный кавалерийский полк, а в полку его Любушка. Что с ней, как она там? Жива ли, здорова? Наверное, извелась в неведенье о нем, Тимофее...
Тимофей увез Любушку из шукшеевского дома сначала на один из дальних полустанков, где разжился легкими розвальнями и упряжкой для Каурого. С полустанка они отправились в путешествие по зимним лесным дорогам на юг: через Дровяную, Оленгуй до станции Таежной. Там и застала их весть: в Чите власть перешла к большевикам.
Отец Софрона Субботова принял Тулагина с молодою женой настороженно.
— Значит, оставил службу? М-да... — Он смерил Тимофея недоверчивым взглядом, произнес неопределенно: — Время теперь — не разбери бог. Царя нет... Рев... ре... В общем, нет настоящей власти.
Тимофей успокоил Субботова-старшего:
— Вы не переживайте. Мы ненадолго к вам. Завтра до своих краев подадимся.
— По мне-то што, живите. Я про время говорю нынешнее. Неразбериха... Как Софрон хучь там? Может, тоже отслужился? Может, домой вскорости прибьется?
— Теперь вскорости, — уверил Тулагин.
Переночевав, Тимофей с Любушкой планировали к обеду уехать от Субботовых. И тут вдруг Софрон во двор. Как подгадал.
— Давно вы здесь?
— Со вчерашнего. Собрались восвояси.
— И не думайте. Я — на порог, а — вы с порога... Погостюйте еще маленько.
С приездом сына старый Субботов изменился до неузнаваемости. Улыбка с лица не сходила. По-другому о времени нынешнем заговорил. Это Софрон «перевоспитал» его. Субботов-младший рассказал, что офицеры полка, в том числе и командир, полковник Комаровский, сразу же с приходом в город революционного второго Читинского полка, были арестованы, а рядовым казакам новая власть — Комитет советских организаций — разрешила разъезжаться по домам.
— А знаешь, Тимоха, отпущенный тобою большевик комиссаром назначен. Приходил в полк, выступал. О тебе справлялся: что с тобой да где ты?.. Видать, башковитый. Надо ж, фамилию запамятовал.
Домой, в станицу Селкинскую, Тимофей так и не увез Любушку. Собственно, везти-то ее было не к кому. Отец умер в четырнадцатом, мать еще раньше — в одиннадцатом. Осталась одна тетка. Повидаться с ней надо бы, но события повернулись так, что поездку пришлось отложить. Перешедший границу в конце января атаман Семенов с четырехтысячным Особым маньчжурским отрядом захватил значительную территорию юга Забайкалья и к концу февраля уже приближался к Таежной.
В станицу прибыл отряд Лазо, состоявший из первого Аргунского казачьего полка и двух сотен красногвардейцев. Тимофей и Софрон примкнули к аргунцам. Любушка осталась в доме Субботовых...
Первый бой за Советскую власть в рядах бойцов Красной гвардии Тимофей и Софрон приняли под Даурией. А сколько еще их было потом? Под Агой, Оловянной, Борзей, Могойтуем, Мациевской... Особенно трудные бои шли в середине июля на подступах к Тавын-Тологою. За личную храбрость и умелое командование сотней (Тулагин к тому времени был выбран сотенным) при штурме пятиглавой сопки, Лазо от имени Военно-революционного штаба Забайкалья вручил Тимофею револьвер с надписью...