Красный сотник
Шрифт:
Катанаев вернулся в станицу незадолго до прихода отряда Тулагина и ужаснулся злодеяниям карателей — убиты Бузгин, Епифанцев, старик Викулин, выпороты многие станичники...
Рассказ Катанаева дополнили трое бывших полковых конников, которые уже после ухода семеновцев были схвачены дружинниками Харламина и брошены в атамановский амбар. Они подтвердили, что карательной акцией руководил некий поручик Калбанский из особого эскадрона есаула Кормилова. А еще Тимофей услышал от них про своих ребят. За несколько дней до появления в Марьевской белоказаков, в станицу забегала небольшая группа во главе с Газимуровым, командиром второго взвода тулагинской сотни.
Выслушав бойцов, Тимофей спросил их о Любушке. Но никто толком ничего не мог сказать о ней. Лишь от Катанаева узнал он, да и то нетвердо, что Настя-сестрица с какой-то женщиной, подругой по санитарному взводу, уехала, кажется, в свое село — не то Голубинка, не то Глубиницы...
«Что же делать дальше? — размышлял Тимофей. — Переход к партизанским методам борьбы с семеновцами многое осложняет. Все самому надо кумекать. Стратегия... Тактика... И с людьми придется непросто, каждому втолковать нужно, что Советская власть не погибла, она продолжает бороться с белой сволочью партизанской войной». Тулагин и сам еще толком не знал, как будет проходить эта партизанская война, но он был глубоко убежден, что тошно будет Семенову в Забайкалье, рабочие и трудовое казачество не позволят недобитой контре долго хозяйничать на своей земле.
— Так что, Софрон, собираем бойцов на митинг? — сказал вопросительно Тулагин Субботову.
— А чего митинговать? Ты командир — отдай приказ: так и так, переходим в партизаны, и баста.
— Нет, Софрон, так нельзя, — возразил Тимофей другу. — У нас теперь должна быть иная политика. Партизанство — дело полюбовное. Тут приказом размахивать не годится. Надо, чтобы казаки по совести своей согласились в партизаны идти.
— Так ведь есть же установка ВРШ: всем — в партизаны, — крутнул смоляной ус Субботов.
— Установка установкой, но недавно я тут вычитал в газетке «Забайкальский рабочий», — Тулагин достал из-за борта френча затертый газетный клочок. — Послушай, что тут сказано, — «Добровольческое движение в пользу революционной борьбы с надвинувшейся контрреволюцией растет с огромной быстротой. Оно является верным путем успешной борьбы с семеновскими насильниками и бандитами»...
— Так газетка-то у тебя никак старая.
— Почему старая? Нынешнего года.
Доводы Тулагина, видимо, все же убедили Софрона.
— Да я-то вообще не против митинга. Давай соберем бойцов.
...Конники выстроились у станичного правления по отделениям.
Тулагин заговорил с волнением:
— Товарищи бойцы, красные казаки! Военно-революционный штаб, как вы знаете сами по обстановке: Семенов прет, белочехи прут, японцы и всякая другая мразь, дает нам установку и предлагает переходить к партизанской войне. Что вы на это скажете?..
Строй как воды в рот набрал. Из ряда второго отделения раздался робкий голос:
— А ты-то сам как?..
— Я? — Тимофей обвел бойцов медленным взглядом. — Я оружие не складываю.
Бойцы загомонили.
— Понятное дело — воевать дале...
— Приглядеться надо. Куда оно выйдет?
— Известно куда, разбредемся по одному — семеновцы шкуру с нас драть начнут.
— Не тронут, если по домам, к хозяйству...
— К бабе под подол?
— У моей бабы уже четверо под подолом, кому их кормить?..
— Партизанить айда! В сопки!
— Вша заест — волком завоешь.
Строй нарушился, смешался.
Стоявшие возле правления марьевцы тоже включились в гомон.
— А нам куда подеваться? — громче других выделился голос марьевца. — Останемся в станице, придут белые — крышка нам тут.
Рыжеусый казак из третьего взвода говорил рассудительно:
— Партизанить, конечно, можно. Дак дома сколь не были...
Глинов поддержал рыжеусого:
— Повидаться бы хоть со своими...
— Заявись домой, враз к стенке, — это Хмарин.
Колобок Пляскин взбежал на крыльцо, чтобы привлечь к себе общее внимание, закричал звонким тенорком:
— Кончай баламутить! Которы по домам — отходи влево, которы партизанить — вправо.
Люди приумолкли и, пряча глаза друг от друга, начали делиться на две половины. Рыжеусый казак первым шагнул влево. За ним еще несколько человек. В правую отошли остальные и все марьевцы. Глинов остался посредине.
— Не знаю, братцы, куда, — растерянно лепетал он. — Ведь дома сколь не был...
Пляскин сошел с крыльца, присоединился к правой группе, смачно выругался, бросил в адрес сослуживца:
— ...красногвардейцем еще назывался!
Глинов виновато заморгал ресницами, повернул направо.
Тут же Пляскин пересчитал всех, кто отошел в правую сторону, объявил:
— Тридцать девять бойцов. Выходит, не убавился отряд, а увеличился.
Он снова взбежал на крыльцо и звонче, чем прежде, закончил:
— Предлагаю оставить за нашим отрядом старое название, но с новой добавкой — первая партизанская сотня. И командиром предлагаю оставить нашего боевого товарища Тимофея Егоровича Тулагина!
Утренней зарею конники партизанской сотни выехали из Марьевской. Их путь лежал на юго-восток, в горно-лесистый район по направлению к станице Таежной, родным местам Софрона Субботова и многих других казаков-красногвардейцев. Тимофей без колебания согласился идти в те места. Во-первых, глухомань, там легче будет найти надежный стан на зиму. Во-вторых, разъехавшиеся по домам бойцы бывшего революционного полка в подавляющем большинстве родом из тамошнего края, и Тулагин надеялся, что не один десяток из них примкнет к партизанскому отряду. А кроме того, дорога на Таежную шла через село Голубицы. Тимофею сердце подсказывало: Любушка там. Настя-сестрица не могла ее бросить, наверняка взяла с собой.