Красный вагон
Шрифт:
После этой истории охотник еще долго ходил возле дома Алушкина и клялся при свидетелях, что все равно изничтожит Фильку и сдаст его шкуру в «Заготкожживсырье».
Услышав страшные вздохи за плетнем, Глеб понял, что охотник все-таки не сдержал своего слова и шкура пока осталась на козле.
Глеб презирал и козла и самого Алушкина.
Это был вредный старик. Из-за него и Зине-Зинуле никакой жизни не было. «Этого нельзя. Того не трогай. Туда не ходи».
Даже в школу
Если бы Глеб был на месте Луки, он бы уже сто раз насолил этому Алушкину!
Но Лука очень вежливо здоровался с Алушкиным и улыбался ему при встрече.
Глеб знал, где тут собака зарыта. Лука сох по Зине-Зинуле или, как говорили девчонки, был к ней не рав-но-ду-шен!
Глеб сам видел, как Лука провожал Зину-Зинулю под ручку. Если бы Лука был равнодушен, он бы не стал ходить с Зинулей под ручку. Это и дураку ясно.
Глеб думал про все это, слушал козлиные вздохи и даже не заметил, как отворилась дверь и на пороге появился Алушкин.
— Это кто еще такой? — строго спросил Алушкин и пошел с крыльца. — Опять козла пришли убивать?
— Хо-хо, разве это я его убивал?
Алушкин подошел поближе и узнал Глеба.
— Ага, это ты! — сказал он. — Ты мне, братец, как раз и нужен.
Глеб не чувствовал за собой вины, но все-таки отступил назад.
Уж очень злое было у Алушкина лицо. Худое, морщинистое, с длинной и узкой, как у козла Фильки, бородкой.
Сначала Глеб решил, что Алушкин вот-вот размахнется и треснет его в ухо.
Но козлиный собственник, как видно, драться пока не думал.
Он остановился и очень тихо, каким-то шипящим голосом сказал:
— Ты вот что... Ты передай своему брату: если не желает ехать в институт, пускай не едет. А другим морочить голову нечего, хоть он и комсомольский секретарь... Пускай прекратит, а то я ему все ноги поперебиваю. Понял?
Глеб отступал все дальше и дальше.
Когда опасность уже миновала, он круто повернулся и что было духу помчался прочь.
А издали неслось:
— Поперебива-а-ю... Поня-а-ал?..
Ночью у Глеба поднялся жар.
Он не знал, отчего это у него: от сильных переживаний или, может быть, оттого, что перекупался вечером в Зеленухе.
Он несколько раз вставал, дрожащей рукой черпал в темноте ковшом из ведерка колодезную воду. Но вода, которая на самом деле была холодной, казалась ему теплой и противной, как касторка.
Глава вторая
Глеб провалялся в кровати три дня.
Два дня он болел по-настоящему, а третий — просто так, назло Луке.
Как раз в то время, когда Глеб болел «просто так», в школе был выпускной вечер.
Лука тоже ходил на этот вечер
Надел сапоги, вельветовую куртку с молнией и ушел.
А Глеб остался один.
Смотрел в открытое окно, слушал, как в школе играет радиола, и думал:
«Я тут лежу, а Лука там танцует. Разве настоящие братья так поступают?»
Лука возвратился скоро.
Глеб даже не стал спрашивать, почему Лука такой веселый и почему у него в глазах рыжие искры.
Он еще вчера все узнал.
Лука получил комсомольскую путевку, и теперь они, то есть Лука и Глеб, уже окончательно и бесповоротно едут на стройку.
Хо-хо, это только так говорится — «едут»! На самом же деле они никуда не едут, а просто-напросто остаются в Сибири. Где-то тут, совсем недалеко, за горой, которая называется Три Монаха, прокладывают железную дорогу. Вот туда-то их всех и отправляют — и этого сумасшедшего Луку, который, между прочим, получил в школе золотую медаль, и вообще всех десятиклассников.
А про тетку, про море и Никополь Лука даже и не вспомнил.
Как будто бы на свете ничего этого и не было — ни моря, ни кораблей, на которых можно совершать любые подвиги, ни тетки, ни Никополя, ни самого Глеба.
«Раз так, пускай будет так, — уныло решил Глеб. — Пускай Лука делает теперь с ним что хочет. Хоть в колодец выбрасывает. Ему теперь все равно».
А Лука, казалось, и не замечал такого настроения Глеба.
Пришел из школы, потрогал Глебову голову и сказал:
— А она у тебя, Глеб, уже не горячая.
Не горячая! Полежал бы сам три дня, тогда бы узнал!
Лука хотел еще что-то сказать, но Глеб отвернулся и жалобно, как это умеют делать только больные, простонал.
Лука долго мерил комнату шагами, а потом остановился возле кровати и сказал:
– — Я тебя, Глеб, не понимаю: что ты за человек?
Глеб не ответил.
— Не понимаю, — уже совсем раздраженно повторил Лука.— Дед у нас был рабочий. Отец — рабочий. Я тоже буду рабочим. А ты кем хочешь быть, говори.
Глеб молчал.
— Нет, я тебя спрашиваю, кем ты хочешь быть — капиталистом, помещиком, узурпатором?
Узурпатором! Если Лука хочет знать, так он сам узурпатор. Даже хуже!
Лука постоял еще немного возле Глеба и вышел, хлопнув дверью.
А Глеб лежал, хмурил брови и думал — правильно он поступил или неправильно? Конечно, правильно. Сам узурпатор, а на других сваливает!
В кровати можно лежать день, два, а три дня — это уже трудно. Тем более когда у тебя нет температуры и хочется есть.