Красный вереск
Шрифт:
— Так что?! — почти враждебно спросил Гоймир.
— Ничего, — ответил Йерикка. — Это Звенислав Гордятич.
«Его любимый писатель», — отметил Олег. Машинально.
За фоном звучавшего в мозгу немого крика.
Морозко похоронили, как хоронили всех погибших — в могиле над водами Текучего, над водопадом. Шёл дождь, и не верилось, что два дня назад тут было веселье, и читали письма от девчонок… Тёрн и Гостислав ушли, ничего не дожидаясь — и, если добрые пожелания
В эту ночь Олег не мог уснуть. Он пытался. Странно это — пытаться уснуть. Всё равно, что пытаться дышать. Раньше он просто ложился и сам не понимал, как наступает сон. И задумывался о том, что такое сон, не больше, чем что такое дыхание.
А вот теперь он не мог уснуть. Он хотел уснуть, он заставлял себя спать — и не мог.
То, что произошло, не укладывалось ни в рамки гуманизма, ни в рамки жестокости. Хотелось закутать голову плащом, заползти в угол и больше никогда не двигаться. Иначе завтра снова надо будет куда-то идти, что-то делать и вообще жить. Олег поймал себя на дикой мысли, что завидует Морозко. Его больше нет, и нет для него ни страшных мыслей, ни непроглядной беспросветности…
Подошёл Йерикка и сел рядом:
— Не спишь?
— Да и ты, я вижу, тоже, — Олег, лежавший на животе, повернулся на спину. — Думаешь?
— Угу. А ты?
— А я пытаюсь не думать. Плохо получается… — Олег тоже сел. — Жаль, что этот анОльвитц мёртв.
Очевидно, сказанное удивило даже Йерикку, потому что он спросил, покосившись на Олега:
— Это почему ещё?
— Я бы убил его, будь он жив… Йерикка, что будет дальше?
— Ничего хорошего. Кончились наши каникулы.
Йерикка умолк и молчал долго. Очень долго. Наверное, часа два молчал, сидя рядом с молчащим Олегом. Ночь кончалась, и озеро было подёрнуто рябью от ударов бесчисленных капель.
Поднялся Гоймир. Подошёл к выходу, долго смотрел вокруг, потом подставил ладони под струйку воды, стекавшую с карниза над входом в грот, умылся. И, повернувшись, резко скомандовал:
— Подъём!
Олег почти обрадовался команде. Показалось ему, или правда, но, кажется, многие тоже не спали.
— Кончилась ночь, — сказал Олег, вскидывая на плечо автомат.
— Кончилась? — непонятно спросил Йерикка…
…Через какое-то время две цепочки горцев уже уходили прочь от берега озера — по тропинкам, не оглядываясь.
…Богдан вышагивал за Олегом. Он был непривычно угрюм и задумчив, и в конце концов Олег, не выдержав, обратился к нему, стараясь говорить бодро:
— Чего такой мрачный?
Богдан ответил не сразу и не очень охотно:
— Да рассказал мне всё Гостислав-то, друзья ведь мы с ним…
— Испугался? — понимающе, без насмешки, спросил Олег. Богдан возмущённо дёрнул плечами:
— А вот сейчас! Одно тошно… То ж такие трусы! Как резали мы их в бараке, охрану-то, двое не то трое проснулись — да никто и рта не раскрыл, своих упредить. Лежали молчком, не то думали, что, коли молчат, так мы их не тронем, тряслись трясучкой… А случись их сила —
Богдан ещё что-то хотел сказать, но только махнул рукой, и Олег хлопнул его по плечу.
Чета тут же остановилась, словно это был сигнал. На самом-то деле Гоймир как раз вскинул руку, и все сразу присели, разворачиваясь стволами в стороны.
Никого не было. Лишь откуда-то спереди взлетели, тяжело взмахивая крыльями, несколько воронов. Один сел на верхушку сосны, скосил на людей блестящий чёрный глаз и, подняв перья на шее и голове, хрипло каркнул:
— Кр-рок… рэк…
— Что там? — Олег подбежал на секунду раньше Йерикки. И ответа в сущности уже не ждал. В сыром воздухе густо пахло уже остывшей кровью, кислятиной выстрелов — тем, что указывает на окончившийся ожесточённый бой.
Гоймир и не ответил. Он напряжённо всматривался сквозь ветви в широкую прогалину, похожую на коридор, где вместо стен — подлесок.
— Йерикка, — хриплым, своим голосом попросил он, — да скажи мне, что то всё скаж уводневый…
— Это на самом деле, — Йерикка встал с колена. — Пошли, надо убрать… это.
Бывает так, что судьба начинает наносить человеку удар за ударом, без передышки, без пощады. И, если он падает, судьба затаптывает его в грязь.
Говорить, что человек должен держаться любой ценой — легко.
А вот не упасть — трудно…
…Такого никто из ребят ещё не видел.
Очевидно, чету поймали в ловушку. То ли зная заранее, где она пойдёт, то ли на какую-то приманку. Во всяком случае, огневой мешок был подготовлен загодя, прогалина пристреляна, а кусты переплетены колючей проволокой, укрытой листвой. Проклятья, рыдания, крики повисли над страшным местом — мальчишки узнавали ребят из племени Снежных Ястребов, своих побратимов, родных по крови, друзей, которых помнили, сколько себя. Казалось, что легче было бы самому лежать в сырой траве, чем стоять над трупами и смотреть на них — ещё недавно живых, весёлых, о чём-то мечтавших… И непереносимой была мысль, что, пока они отдыхали у озера, на этой прогалине погибали их соратники, казалось, можно услышать стоны, бессвязные команды, призывы о помощи — всё, что сопровождает такую засаду…
Прогалина была истоптана, залита кровью и усыпана гильзами. Горцы, конечно, отстреливались, но чужую кровь нашим только в одном месте. В засаде сидело человек пятнадцать, и подставились они отлично. По следам было ясно, что чета Квитко — а это была именно чета Квитко — отстреливаясь и унося двух или трёх раненых, ушла по прогалине, бросив трупы, и противник их преследовал. Рыси достаточно хорошо представляли себе, как это было: группа бойцов, тащащая товарищей, лупит во все стороны очередями с искажёнными тоской и яростью лицами, а почти невидимый враг, следуя за ними через кусты, жалит, жалит, жалит, и ещё кто-то падает, и кто-то истошно кричит, раненый… Сколько раз они сами вот так преследовали врага, играя с ним, добивая последних за сажень, за шаг от спасения…